Осетинская лира - [6]

В креслах своих ледяных.

Льдистые палки пристыли к десницам,

Льдистые бритвы гуляют по лицам,

Режут, уродуют их.

– Как объяснить мне виденье такое?

– Некогда были в судилище трое

Выбраны целой страной.

Судьи, однако, пристрастными были,

Князя они и ребенка судили

Не сообразно с виной. -

Блещет дворец серебром на поляне.

В нем восседают на белом диване

Трое пришельцев с земли.

Знает твой спутник земной их обычай:

Эти судили без всяких различий,

Правду святую блюли.

Вот, наконец, и окрестности рая.

Плетью взмахни ты, и конь твой, играя.

К цели тебя донесет.

Слезешь с коня ты – детей вереница

Перед тобой на лугу веселится,

Бегая возле ворот.

Всадника радостно каждый встречает,

Кто за отца, кто за мать принимает…

Все-то босые они!

Этот – без пояса, тот – без папахи,

Эти – по горло задрали рубахи.

Ты их не тронь, не гони.

Ты приласкай их, поправь им одежды.

Стань у дверей, не теряя надежды,

Помощи жди от ребят.

Если привратник начнет упираться,

Дети невинные не согласятся

В рай уходить без тебя.

Семь золотых распахнутся затворов.

Мудрый Барастыр, царь мертвых, без споров

Пустит достойного в дверь.

Вот и в раю ты! Пусть будет довека

Память светла о тебе! Человека

Образ ты сбросил теперь.

Пусть же тебе этот плач безысходный,

Этот великий почет всенародный

Снимут унынье с чела!

Тесно с землей ты сольешься родимой.

Ждет тебя конь. О тебе, наш любимый,

Память да будет светла!»

Длань от уздечки отвел говоривший.

«Вечная память тебе, опочивший!» -

Все повторили кругом.

Справили гости обряд поминанья,

Но еще долго неслись причитанья

Над погребальным холмом.

БЕЗУМНЫЙ ПАСТУХ

Глянул вниз пастух с обрыва, -

Глаз не мог отвесть:

Плыло облако лениво,

Белое, как шерсть.

Он в мечтах своих унесся

К облаку тогда.

Крикнул на краю утеса:

«Прыгну я туда,

Пусть пасутся на закате

Овцы надо мной, -

Я посплю на этой вате,

Белой, шерстяной…»

Над обрывом наклонился,

Крикнул: «Гоп!» – и вдруг

Полетел, как мяч… Разбился

Вдребезги пастух!

РЕДЬКА И МЕД

За глаза, мой друг, не смейся:

Осуждай пороки смело!

Будь ты лучше всех на свете,

Но бахвалиться – не дело!..

Сколько кушаний приносит

Добрая хозяйка! Что же:

Ведь и бедный стол порою

Честь оказывает тоже.

Все же кушанья гордятся

И себя возносят сами,

И одно чернит другое,

Похваляясь пред гостями.

Ну, шашлык, пирог – понятно!

Им всегда почет и слава.

Но вот задын, хомыс, бламык

Вы бы помолчали, право:

Вас едят – и то спасибо!..

Вот и редька нос задрала.

Горло жжет и дурно пахнет,

О себе же мнит немало!..

Так однажды на обеде

Редька тоже очутилась

И украдкой, потихоньку,

Близко к меду подкатилась.

«Как вкусна я с этим медом!»

Прошептала редька гостю.

«Обо мне не беспокойся:

Я и без тебя ведь вкусен!» -

Мед ответил ей со злостью.

ОЛЕНЬ И ЕЖ

Как-то олень от беды неизбежной

Лесом бежал – и, примчавшись к реке,

Раненый, рухнул на камень прибрежный,

Изнемогая в предсмертной тоске.

«Ох! – обратился к нему в это время

Еж из травы. – Ты ведь ранен, мой брат!

Что ж – и ежей благородное племя

Гонит ловец – будь он проклят стократ!»

– Горе! И ты с благородным оленем

Хочешь сравниться, завистливый еж?

Пусть же постигнет мой род истребленье,

Если с твоим хоть немного он схож!

ПОСТНИК

Человек за плугом скромно

И чуреком сыт.

Ох, давненько о скоромном

Старый кот грустит.

Не резвится дни и ночи,

Песенки забыл,

Сказок сказывать не хочет,

Свет ему постыл.

Выколи глаза такому,

До смерти избей, -

Лишь одно подай худому:

Накорми скорей!

Есть спасенье не простое -

Нартовское, но

Свисло, ноздри беспокоя,

С потолка оно:

Бычье сало, – будто взяты

Маковки в жгуты,

Блеском яблок желтоватых

Дразнит с высоты.

Так разбухло, что местами

Треснуло, – и кот

Щурится, водя усами:

«Нет, не съесть и в год!»

А собака, видя сало,

Принялась ворчать

И, оскалясь, прорычала:

– Что глядишь опять? -

Вздрогнул кот, от злости хмурый,

Ухо почесал.

– Все-то вы, собаки, дуры! -

Он врагу сказал, -

О былых своих уловках

Я забыл совсем -

И скоромного, воровка,

Я, как ты, не ем!

ПРИВЫЧКА

В рощу однажды пошел я с кремневкою,

Так, из причуды досужей;

Мало сказать, что охочусь неловко я, -

Трудно охотиться хуже!

Чтобы стрелять – и не думал я этого,

Не было в ней и заряду.

В сакле ржавела кормилица дедова

Лет уж четырнадцать сряду.

Пробуя колос, дивясь высоте его, -

Так я добрел до покоса.

Люди косили луга богатеевы,

Хор их гремел стоголосо.

Вижу внезапно я: некто меж грядками

Крадется тайно и молча;

Сам безоружен, но странен повадками,

Да и походка-то волчья!

Должен узнать я намеренье скрытое!

Крадучись, следую с краю

И впереди его кем-то забытую

Сумку в траве замечаю…

Да поразит лиходея проклятие!

Корки нужны ль ему эти?

– Эй ты! Не стыдно ль такого занятия? -

Крикнул я, кражу заметя.

Вот задрожал, оглянулся в смущении…

Вижу кого же я? – старца!

Окаменел он, и я в изумлении

Также безмолвен остался.

«Слушай, – сказал наконец он таинственно

(В горце узнал земляка я), -

Бросил ведь я воровство ненавистное;

Сумка – моя, не чужая».

– Сумка твоя, так зачем тебе красть ее,

Если рассудим мы здраво? -

Он застыдился, как девица красная:

«Это одна лишь забава».

Больше прибавить ему было нечего

(Кровником стал я, быть может),

Кто б захотел убедить сумасшедшего -

Даром себя потревожит.

«Слушай же, пользуясь встречею нашею,

Сердца открою причуду:

Слаще мне пища, когда у себя же я