Осенний безвременник - [15]

— Любовь слепа, — сказал Готенбах почти раздражённо… — Яна, вы совершенно разные люди! По духовному миру, да и по характеру.

— Но говорят также, что любовь может двигать горы. Постепенно я приобщу его к своему духовному миру.

Времени было вполне достаточно, и они пошли в клинику пешком. Готенбах взял сестру под руку, она прильнула к нему.

— Теперь у меня в жизни всё в порядке, — сказала Яна, — и любое изменение было бы для меня несказанным горем. Кроме того, меня совсем не прельщает такое занятие в свободные часы, как решение мировых проблем с глубоко интеллектуальным человеком. В эти часы мне хотелось, бы быть просто женщиной, женой Олафа.

Из Тюрингии Готенбах мог бы поехать прямо в Плауэн, но какое-то внутреннее беспокойство снова привело его к сестре. Вечером, около восьми, он позвонил в её дверь. На ней было длинное платье и узкий золотой браслет на руке.

— Ты уходишь?

— Нет. Я как раз накрыла стол к ужину. Сейчас придёт Олаф.

В гостиной на маленьком круглом столе стояли серебряные приборы. Жалюзи в комнате были опущены, горели свечи.

— Батюшки мои! — Готенбах был поражён. — У вас каждый день так? А я постоянно в разъездах, слоняюсь по гостиницам… Где Олаф?

— На пороге. — Яна услышала, как он вставляет ключ в дверной замок, и поспешила в коридор.

— Привет, моё сокровище! — Люк вручил ей букет роз, поднял её на руки и понёс в гостиную. — Добрый вечер, Вольфрам. — Бережно посадив Яну в кресло, он пожал Готенбаху руку. — Хорошо, что ты нас не забываешь.

Яна пригласила к столу, подала ужин. Олаф открыл бутылку вина. Они ели и болтали. Яна не спускала с Олафа глаз.

— Твоя сестра, — сказал он Готенбаху, — чудесная женщина. Она умеет создавать условия для жизни! — Его взгляд скользил по мебели в стиле рококо, по бронзовому подсвечнику, хрустальным бокалам, мягким коврам. Потом он посмотрел на Яну, которая непринуждённо и самодовольно разлеглась в кресле.

— Я воспринимаю всё это как красивое только в том случае, если могу делить это с кем-нибудь, — сказала Яна. — В мире так много эгоизма! У нас в клинике есть старушка, у которой в голове после несчастного случая путаница. Теперь никто не хочет забирать её домой. Просто не знаю, как с ней быть…

— Для этого имеются специальные дома. — Олаф пожал плечами. — Милая, врача следовало бы оставлять в больнице.

Она хотела возразить, но он быстро продолжал:

— Иногда я задумываюсь, что бы ты делала, если бы снова оказалась одна, как прежде. Наверное, ночи напролёт ломала бы себе голову над разными проблемами, и не только касающимися жизни той старушки! Настанет время, когда я научу тебя смотреть на вещи моими глазами. У меня вовсе нет желания стоять навытяжку перед благородством и скромностью. — Он включил магнитофон. Послышалась лёгкая музыка. — Сегодня, пьян и завтра пьян…

Сбитая с толку, Яна молча смотрела на него,

— Предложение! — Люк за руку поднял её с кресла. — Пошли куда-ни-будь танцевать. Вольфрам, пойдёшь с нами?

— Отличная идея.

— Не получится. Мне завтра в первую смену, — сказала Яна.

— Мне тоже, но мы успеем вернуться. — Люк поцеловал её в голову. — Пошли, ребята, мы, устроим себе весёленькую ночку!

— Нет, Олаф, не сегодня, — попросила Яна. — Завтра с утра у меня очень сложные обследования…

— Проклятый больничный тон! — Люк отпустил её руку. — Ну ладно, фрау доктор. — Он изобразил нечто похожее на поклон и засмеялся.

— Я уверен, что без меня тот вечер у них прошёл бы совсем иначе, — сказал Вольфрам Готенбах.

— Да-да, золотая клетка, — рассуждал Симош. — Люк чувствовал, что шаг за шагом вползает в неё, и всё же не мог устоять.

— Однако в конце концов он нашёл возможность не только ускользать из неё через прутья решётки, если использовать вашу образную терминологию, но и прихватывать с собой деньги.

— Несмотря ни на что, ваша сестра вышла за него замуж, — констатировал старший лейтенант.

— Она была слишком легковерной и не сумела раскусить его коварство. Это он хотел жениться на ней и стать совладельцем её имущества и добился своего. Каким образом? Заявил, что вынужден, мол, расстаться с ней, так как она даёт ему почувствовать, что он всего-навсего парикмахер и, следовательно, ей не ровня. И Яна, доказывая свою беспредельную любовь, вышла за него замуж. Каков же результат? Он стал вести себя ещё наглее.

— Расскажите подробнее, — попросил Симош, но Готенбах отрицательно затряс головой:

— Нет. Я хочу забыть. Яна умерла, да и он теперь тоже мёртв.

— Он убит. Кем? Как вы думаете?

— Мной! — Готенбах резко встал и забегал по комнате. Слишком громоздкий для стандартного номера отеля, он натыкался на мебель. — Я мог бы его убить! Но не сегодня или вчера, а в тот момент, когда мы нашли Яну в её комнате лежащей поперёк кровати, окоченевшую. — Вдруг он остановился перед Симошем. — Мне безразлично, кто его убил. Мне безразлично, найдёте вы убийцу или нет. Думайте обо мне что хотите, но я рад, что он сдох!

Симош молчал, ожидая, пока Готенбах успокоится и снова сядет, и только после этого снова начал задавать вопросы.

— Почему вы хотели поговорить со своим шурином на даче, а не в его городской квартире?

Готенбах зло посмотрел на старшего лейтенанта.