Осенний бал - [94]

Ээро спустился вниз и понял, что он в Мустамяэ или Ыйсмяэ, во всяком случае в новом микрорайоне, но в каком-то незнакомом месте. Как по заказу из-за угла показалось такси. Ээро сел в такси и спросил водки. Таксист разозлился и сказал, что это строго запрещено. Таксистам нельзя ночью продавать водку. А кому можно? — спросил Ээро. Значит, никому нельзя, констатировал тот. Где же тогда ночью водку достать? Нигде, вынужден был согласиться таксист. Днем, в рабочее время — пожалуйста! — разговорился Ээро. Свеклу, бормотуху, яд — это хоть на рассвете. А водку редко и только в определенных местах. А ночью вообще не достать! И это забота о твоем здоровье! Он долго ругал алкогольную политику. Наконец таксисту надоело, и он дал одну бутылку. Это моя собственная, сказал он на всякий случай. Естественно, ответил Ээро. Приятно встретить хорошего человека. Он заплатил больше, чем просили, и вылез из такси.

Ээро успел отъехать на два километра. Теперь он снова был на месте, но зато за пазухой была бутылка. Он вошел в подъезд, затем в лифт. Когда он нажал кнопку и лифт, качаясь и воя, начал подыматься, он обнаружил, что не помнит двух вещей. Номера квартиры и фамилии хозяина. Но он надеялся, что попадет куда надо. Тот раз они ехали, кажется, до шестого этажа. И теперь он ехал на шестой этаж. Лифт остановился. Он вышел и оказался на темной, без окон, лестничной площадке. Затем вспыхнул неподвижный, довольно яркий свет. Монотонно жужжал какой-то электрический прибор. Перед ним было четыре двери. Он попытался вспомнить, куда они сворачивали. Повернулся направо и сразу же понял, что не туда. Повернулся на лево — и снова вроде бы не туда. Он держался за стену и думал. Прямо перед ним было две двери. Так, пожалуй, вернее. Но и тут надо было выбирать, правая дверь или левая. Обе двери были одинаковы. Обе были закрыты. Глазка не было ни на той, ни на другой. Прямо в затылок светила лампа дневного света. Больше он не раздумывал и позвонил. Стал ждать. Позвонил еще, на этот раз долго. На второй звонок дверь открыли. Он вошел. Там горел свет, его уже ждали.

2

А что тем временем произошло в Бристоле?

Итак, маленькая Аннабель снова была у Анны и не досталась ни Джиму, ни Лилли. Последние двое продолжали жить вместе, но Джим обижал Лилли все больше и больше. Лилли похудела, постарела. Она уже не была прежним ребенком. Любовь к эгоистичному Джиму ее изменила. Барбара вернулась из Баварии вместе с мужем Рупрехтом. Они поехали в Англию в свадебное путешествие, которое Рупрехт использовал и как деловую поездку. Барбара знала об обычае Каннингема по воскресеньям в два часа молиться на могиле своей дочери Плюрабель. Поэтому она и пришла на кладбище, чтобы увидеть Каннингема. Но она обнаружила на могиле Джима, который лежал, уткнувшись лицом в землю, прижавшись щекой к царству теней. Джим как раз думал о тех тревожных, но счастливых днях, которые он провел с Плюрабель, когда появилась белокурая Барбара. Джим не знал Барбару, и она не знала Джима. Что-то между ними возникло. Сначала, правда, не случилось ничего, кроме того, что Барбара узнала о затворничестве Каннингема. Она сказала Джиму «до свидания» и удалилась. У ворот кладбища она взяла такси и поехала за город, где находился загородный дом Каннингема. Хозяин как раз возвратился с прогулки верхом, когда увидел ожидавшую на крыльце свою возлюбленную Барбару. Они бросились друг другу в объятья, как будто не существовало никакой Баварии, никакого Рупрехта. Они вошли в дом и предались своей чистой любви. Потом они растроганно смотрели друг на друга, и Каннингем спросил, не хочет ли Барбара уйти от Рупрехта. Сразу после свадьбы? — нежно засмеялась Барбара и пощекотала Каннингема по затылку, как ему нравилось. Каннингем в блаженстве закрыл глаза, но все же спросил, с кем же теперь Барбара будет жить. Барбара элегически ответила, что пока не знает, пока что с обоими, пока внутренне себе не уяснит. Капнингема это слегка опечалило, и Барбара уехала. Рупрехт уже был в постели, он ждал. Ты представляешь себе, сколько сейчас времени? — нервно спросил он. Представляю, не маленькая, сказала Барбара и пошла мыться. Я ждал тебя, продолжал Рупрехт сентиментально. Естественно, усмехнулась Барбара. С кем ты была? — вдруг спросил Рупрехт и выхватил из-под подушки револьвер. Ни с кем не была, ответила Барбара, вытираясь. Нет, была, настаивал Рупрехт и прицелился в Барбару, но та подошла к Рупрехту и стала его целовать. Револьвер выпал из его руки, и они предались охватившим их страстям. А в то время Джим и Лилли ссорились в своей студенческой комнатушке. И тут Джим выложил всю правду. Он по-прежнему любит покойную Плюрабель, и любит ее дочь Аннабель, и любит ее мать Анну, они все трое для него одна женщина, его Плюрабель, которую он действительно ненарочно убил, но он любил ее больше всех в целом мире. Бедной Лилли никогда в жизни не приходилось слышать таких ужасов. Она кусала себе руки, она выбежала на улицу. Она убежала в интернат. А Джим поспешил к Анне, чтобы навестить свое возлюбленное чадо. Растроганно качал люмпен на коленях свое маленькое дитя. Я бы хотел здесь поселиться, к ней поближе, сказал он мягко и вместе с тем требовательно. Ты ведь знаешь, что я тебя больше не люблю, с достоинством ответила Анна. Я люблю тебя, и Плюрабель, и Аннабель, закричал Джим в истерике. Вспомни наши дни, как нам было хорошо! Наши ночи! Наши мечты! Простые! Но прекрасные! Тут зазвенел звонок. Пришел Каннингем, чтобы снова повидать Аннабель, ведь Барбара опять вытеснила Анну из его сердца. Каннингем уже был в комнате, как опять кто-то позвонил. Неужели Барбара? Или ревнивец Рупрехт? Или униженная, вся в слезах, Лилли? Нет, ни один из них. Лаура догадалась, что это звонят в ее квартиру. Она поспешила в прихожую. Времени было уже за полдвенадцатого. Кто бы это мог быть? Предчувствуя недоброе, она открыла дверь.