Осенний бал - [24]

». — «Пальто на голову — и ногами!» — «Наголо обрить!» — «Хулиган чертов!» — «Ну, теперь пойдет потеха!» — «Отвести его в укромный уголок…» Маттиас вдруг резко рванулся к двери. Швейцар неожиданно ударил, метя в лицо, но Маттиас успел отдернуть голову, и кулак больно задел по скуле. Несколько кровожадных рук потянулось к Маттиасу, а сзади крикнул кто-то, не имевший возможности дотянуться: «Задай попу патлатому!» Кристина неожиданно оказалась у раскрытых дверей и крикнула оттуда, зовя Маттиаса. Маттиас рванулся из последних сил и, терпя удары, сквозь чьи-то руки и ноги, разорвав пиджак, вырвался из толпы в сумрак, на набережную, захлопнув за собой открывающуюся вовнутрь входную дверь. Бессознательно он чуть было не остановился на месте, свежий воздух опьянил его, он хотел поглубже вдохнуть полными легкими, но Кристина дернула его, и они скрылись за углом, прежде чем кто-либо успел выскочить следом. И тут же в ночной темноте раздалась милицейская сирена. Маттиас и Кристина были уже во дворе, у дверей кухни, откуда вместе со снопом света вырывался густой запах супа и жаркого. Куда бежать? Куда? Сирена приближалась. Тут же во дворе стояло несколько автомашин. Маттиас стал дергать двери. Все без исключения были заперты. Это было самое бессмысленное, что он мог сейчас сделать. Лучше уж было бежать на кухню и просить защиты у поварих либо спрятаться на заднем дворе среди мусорных баков. Да и темный парк, где можно было бы бесследно исчезнуть, был едва ли не в пятидесяти метрах отсюда. И на заднем дворе не горело ни одной лампочки, только над входом на кухню. Все еще было возможно,

все в самом деле было еще возможно, но все-таки было уже предрешено. (Потому что пьяный доктор Г., выпивавший сегодня наверху с одним студентом-старшекурсником и одной стареющей шлюхой, забыл запереть свою машину и вытащить ключ зажигания. Он сначала вообще не хотел оставаться в ресторане, у него был план выпросить бутылку виски и поехать домой. Между прочим, его наверняка бы забрала автоинспекция, потому что на шоссе, по которому он должен был ехать, в этот вечер как раз дежурил патруль. Все пошло по-другому, потому что в два часа ночи пьяный Г. своей машины на месте не нашел. О судьбе своей машины он узнал лишь тогда, когда пошел ругаться со швейцарами).

XIX

Маттиас сдал назад, вперед, потом снова назад и рванул по бугристому асфальту со двора на улицу. Если их и искали, то, наверно, по другую сторону дома. Никому в голову не пришло, что они побежали в сторону заднего двора. И теперь они были в машине. В последний раз Маттиас водил машину три года назад, а теперь все вспомнилось само собой. Но на перекрестке он едва не столкнулся с огромным грузовиком. Его фары ослепили Маттиаса, обе машины пронзительно завизжали тормозами, и Маттиасу в последний момент удалось проскочить по дуге у грузовика под носом. Теперь они ехали в горку, впереди возвышался на фоне летнего неба неясный силуэт церкви, на верхушке которой горел красный огонь. Кристину прижимало то к Маттиасу, то к дверце, асфальт вдоль всей улицы был взрыт, и Маттиас тут же вообразил, что идет война, город окружен, идет эвакуация. Таблички повсюду предупреждали и запрещали: СТОП, ОСТОРОЖНО, РЕМОНТ, ПРОЕЗД ЗАПРЕЩЕН. Казалось, в любую минуту из-за угла прямо перед ними на дорогу выползут танки. Маттиас выжал газ до упора. Удастся ли им выбраться за город? (Где десант автоматчиков? Когда взорвут склады?) Успеют ли они прорваться на шоссе (к своим / через линию фронта / в тыл)? Все решали секунды. Но сзади Маттиас не видел ни одной милицейской машины, милиция, видимо, еще разбиралась в ресторане или у выхода, и они промчались мимо мастерской по ремонту соковыжималок, мимо мастерской по ремонту пишущих машинок, по направлению к психолечебнице, мимо парников и теплиц, мимо территории, где когда-то помещался лепрозорий Святого Георгия, потом налево, снова в гору, и дальше,

и город вдруг кончился, по обе стороны горели красные огни посадочных полос аэропорта, начались яблоневые сады, дикие и пустые, Маттиас прибавил скорость, и тут из канавы выскочил заяц и помчался перед машиной, а впереди бежала его тень (его душа), и он метался из стороны в сторону и никак не мог соскочить с дороги, пока Маттиас не притормозил немного, и тогда заяц юркнул на проселок, и шоссе снова было свободно (the streets are fields that never die), и Маттиас снова прибавил скорость (oh tell me where your freedom lies), пока стрелка на спидометре не показала сто двадцать,

лощину затянуло туманом, и он медленно переливался через дорогу, слева направо, перпендикулярно лучам от фар. Этот луг, поросший собачьей ромашкой, который простирался сейчас слева, до сих пор называют Мертвым полем, потому что в этом приходе во время великой чумы (1709–1711) умерло 1629 человек, или 64,4 % всех жителей, а в деревне, замшелые крыши которой сейчас темнели на фоне летнего неба, вымерли все до единого (the days are bright and filled with pain, / enclose me in your gentle rain), и только рябины шелестели на теплом летнем ветру над домами, в которых беззвучно и угрожающе разлагались трупы. Народная молва говорит, что как-то ночью здесь наконец появилась «самоходная черная телега», таинственный механизм, ездивший по пыльным проселкам неведомо как, без шума, без мотора, скрипя только металлическими колесами. Эта машина без посторонней помощи собрала умерших со всех хуторов и свезла на Мертвое поле и схоронила трупы в огромной яме. Когда могила была зарыта, самоходная телега уехала в неизвестном направлении, и никто с тех пор ее не видел, равным образом как никто до сих пор не знает, кто тогда ее сюда послал. В ту чуму из эстонцев в живых осталась одна треть (восемьдесят тысяч). Теперь все хутора опять были полны людей, хотя нигде не светилось ни одного окна,