Осенним днем в парке - [23]

Облокотившись, Панкратьева слушала музыку. Маша смотрела на ее немолодое лицо, желая догадаться, о чем она думает. Но музыка умолкла. Панкратьева очнулась и постучала ножом о тарелку.

Подошел официант. Панкратьева заказала ужин и спросила у Маши:

— Выпьем по стопочке?

— Я непьющая, тетя Наташа.

— От головной боли это хорошо. Принесите две стопочки: мне побольше, а ей маленькую.

— Сто грамм и двести? — спросил официант, ухмыляясь, и побежал, изгибаясь, между столиками.

— Не люблю я их, лодырей, — сказала Панкратьева про официанта.

Принесли ужин. От теплой пищи и вина, которое Маша пригубила, стало веселее. «Не подошел — и не надо» — думала она. И вспомнила тот вечер в буфете, когда она сидела с Толмачовым и, робея, пила колючее ситро… Теперь она в городе, в ресторане… И характер совсем переменился…

— Ты меня слушай, Маша, — Панкратьева тронула ее за руку. — Я тебе рассказываю, а ты вся не тут…

Панкратьева рассказывала про свою молодость. Она раскраснелась. Джаз опять заиграл, по залу двинулись танцующие пары. Панкратьева старалась заглушить шум и пропеть Маше деревенскую песню. Но Маше было интереснее смотреть на танцующих, на красивые женские платья, туфли, на такие тоненькие чулки, что ноги в них казались голыми. И вдруг Маша увидела Толмачова: он сидел в углу, спиной к залу, и ел, наклонившись над тарелкой.

Музыка стихла. В зале слышался только голос Панкратьевой, тянувшей заунывную песню. Все посмотрели в ее сторону улыбаясь. Маша заметила, что Толмачов увидел ее.

К столику, как на коньках, подлетел официант и сказал Панкратьевой:

— Гражданка, петь у нас не разрешается…

Она отмахнулась от него рукой, потом сказала:

— А того, братец, не понимаешь, что эта песня настоящая, душевная.

Улыбающийся Толмачов подошел к столу, взял Панкратьеву за руку.

— Ты что это, лекцию читаешь, Наталья Петровна? — спросил он.

— Объясняю, — сказала Панкратьева, засмеявшись. — Я хотела Куликовой нашу деревенскую песню спеть, а вот товарищ… — она кивнула на официанта, — не велит… Да и правду сказать, чего я тут распелась, не дома ведь. — Панкратьева посмотрела на официанта и улыбнулась.

Тот смахнул салфеткой крошки со стола и ушел.

Толмачов подождал, когда железнодорожницы окончат ужин, и они все вместе вышли из ресторана. Панкратьева пошла спать, а Толмачов и Маша зашли посидеть в гостиную.

В большой комнате никого не было. На столе лежали старые газеты. Маша села на стул и смотрела, как Толмачов перекладывает их. Она чего-то ждала. Толмачов спросил, не отрываясь от газетного листа:

— Как вы теперь живете, Маша?

Он никогда не называл ее по имени, но Маша не обратила на это внимания. Она не знала, что отвечать ему. Смотрит в газету и спрашивает небрежно, как будто она не человек.

— Я сегодня днем заметил, что вы меня избегаете, — снова сказал Толмачов и посмотрел на Машу внимательно. — Чем это объяснить?

— Не знаю, — ответила Маша. — А почему вы сами ко мне не подошли?

— Я был занят, — объяснил Толмачов.

Он отодвинул от себя газеты и стал расспрашивать, как она живет. Маша доверчиво рассказала все — и про то, как работает, и про людей, и про молодоженов, которых никак не может выселить, и про мужа. Только про скуку свою ничего не сказала. Но Толмачов догадался: она что-то утаила от него.

— Вы мне расскажите главное: какое у вас настроение, — попросил он.

Маша призналась, что скучает. Она и сама не знает, почему так получилось, ведь она многого добилась. Наверное, она неблагодарный человек, которому все мало. Она рассказала, что, когда на станции были напряженные дни, ей было весело. Жалко было уходить домой. Осталась бы, и всем распоряжалась, и все бы делала по-своему.

— Вам надо еще учиться, — сказал Толмачов, — и по специальности и по общеобразовательным. У нас есть курсы без отрыва от производства. Вы способная, вы можете стать дежурным по станции.

— Дежурным я смогу, — сказала Маша, — я уже присмотрелась к этой работе. А по общеобразовательным мне трудно. Я только три класса окончила, и то когда это было!

— Тем более надо учиться.

— Ну, поучусь, а тогда? Если скучно будет, так опять учиться?

— Да, опять. Жизнь есть движение вперед.

Маша не совсем понимала, для чего ей надо всегда учиться, но она верила Толмачову.

— Хорошо, — послушно сказала она, — я запишусь на курсы.

Тогда Толмачов спросил:

— Вы вспоминали меня, Маша?

— Вспоминала, — честно сказала Маша.

— И я вас никогда не забывал… только не захотел вас тревожить.

Толмачов поспешно встал, как будто пожалел о сказанном, и стал смотреть на часы. Маша тоже встала и собралась идти. Толмачов сказал:

— Поверьте мне, что, когда я заинтересовался вашей судьбой, еще ничего такого не было…

Маша пришла в номер и, не зажигая света, легла в постель. Сейчас она не завидовала женщинам, в которых влюбляются мужчины… Внимание Толмачова, достойного и серьезного человека, и льстило ей и пугало ее.

Она ворочалась на постели, пока Панкратьева не услышала, что она не спит, и не позвала ее к себе. Маша легла рядом с Панкратьевой и рассказала все, что было у нее на душе. Они погоревали вдвоем о Коле и решили, что Маша должна дожидаться его возвращения, а там видно будет.