Осенние - [19]

— За что пьём?

Я медленно убрала с коленей сумки, пристроила их рядышком. И спросила, чувствуя себя попавшей в карнавальную толпу, в которой меня окружают страшные маски чудовищ, не выпускающие из своего окружения:

— А зачем всё это?

Он, уже взявший бокал, улыбнулся:

— Ты всему ищешь обоснование? Хорошо. Мне хочется посидеть за обедом с хорошенькой женщиной, которая мне очень интересна. Этого достаточно?

Что-то я сегодня туплю. Это он про кого — хорошенькая женщина?

— Так за что пьём? Или я первым тост сочиняю? Хорошо. Выпьем за то, чтобы девушка Алёна называла меня Костей. Итак, на брудершафт?

Он легко просунул свою руку мне под локоть, заставляя поднимать свой бокал, и очутился так близко, что вскоре я, озадаченная, только и могла смотреть в тёмно-серые глаза, которые сами испытующе смотрели в мои. А потом… Может, ему это и было интересно, да только я всё время этого странного и смешного ритуала постоянно беспокоилась, как бы не пролить вина ему на джинсы. Наверное, он понял моё замешательство, потому что успокоительно улыбнулся мне и повторил:

— За знакомство — на «ты»!

И я уже с облегчением попробовала вина из своего бокала, наблюдая за ним, как он всё делает, чтобы не выглядеть слишком уж зашуганной и неумехой.

А неумехой-то и оказалась, и незнайкой — ко всему прочему!.. Про скрещённые руки-то помнила в этом «брудершафте», а вот про потом… Константин пил вино, чуть улыбаясь и отслеживая, казалось, каждое моё движение. И, как только я отодвинула от губ свой бокал, он немедленно, одним неуловимым движением очутился рядом, второе движение — куда-то назад, не глядя, убрал свой бокал и, освободившейся рукой придержав мне голову за затылок, поймал губами мою верхнюю губу и ласково провёл под нею языком. Я не успела даже понять, что именно он делает, а он уже снова отодвинулся и, как ни в чём не бывало, насмешливо спросил:

— Теперь не забудешь, что мы с тобой на «ты»?

И принялся ухаживать за мной, накладывая из какого-то позолоченного салатника в мою тарелку странную смесь, которая, несмотря на видимую странность, пахла просто чудесно! Правда и то, что эти вкусные запахи ещё долго перебивал аромат странного клейма, которое он оставил на моих губах своим прикосновением, нежданным, но нежным, протрясшим меня всю до слёз… Дальше мы как-то легко общались, болтая обо всём на свете, только губу я постоянно ощущала, как опухшую, и она напоминала мне его стремительное движение, от которого в другой момент я бы шарахнулась… И, когда он не смотрел на меня, занятый наполнением тарелок, я осторожно трогала губу языком, проверяя, в самом ли деле она припухла или мне кажется…

Лёгкое общение состояло в том, что он мне что-то рассказывал, шутил, а я послушно смеялась и удивлялась. В этом общении мужчина взял на себя всю тяжесть беседы, потому что женщина не могла связать и пары слов от смущения. Но он и здесь оказался на высоте: сумел меня разговорить и заставил не только задавать вопросы, но и что-то рассказывать… Потом мне стало весело и так жарко, что я, с его одобрения, сняла куртку, и мы сидели рядышком, чуть не прижавшись друг к другу, — так, что я чувствовала его тепло и даже грелась около него, уже ничего не боясь, потому что как-то вдруг уверилась, что он не обидит меня.

Вечер прошёл так, будто поднялся ветер, гоняющий по всем дорожкам разноцветные листья! Мы бегали по этим дорожкам (Костя находил самые пустынные!), останавливались у самых больших куч и бросали в воздух шуршащие ворохи, обсыпая друг друга и, смеясь, встряхивали застрявшие листья, сбивая их с плеч. Потом я сказала ему, что он похож на осень, а Костя засмеялся и предложил собирать листья, потому что видел в детстве, как из них плетут осенние венки. И мы, жутко серьёзные, сидели на лиственных кучах: он искал кленовые листья с длинными черенками — я плела венок. А ещё глядела на него, как Костя сосредоточенно выбирает листья, и всё думала, поцелует ли он меня снова. И мелькало немного удивления, почему я так его боялась… А потом забыла о своём гадании про поцелуй, потому что оба, в венках, лежали на листьях и смотрели в небо, опять-таки очень серьёзно обсуждая проплывающие над нами облака… И даже то, что я лежала на его тёплой руке, казалось таким естественным…

А потом подступили тёмные сумерки, ведя за собой прохладу и сырость. И засветившиеся повсюду фонари только подчеркнули тьму, плотностью своей закрывающую очертания кустов.

Мы вернулись к скамейке. Зуб на зуб не попадал — так продрогли. Надели куртки, и Костя сказал:

— Если время терпит, хотел бы тебе кое-что показать,

— Покажи, — стуча зубами, согласилась я.

Он скептически взглянул на меня и, без лишних слов распахнув свою куртку, прижал меня к себе, укрыв полами.

— Минуты две постоим. Как дрожать перестанешь — пойдём.

Кажется, я была пьяной на всю голову, хотя и выпито вина было всего два бокала. Стояла, щекой прислонившись к нему, к тёплому, и жутко обижалась, что он больше не хочет меня целовать. А потом обиделась ещё больше: он взял меня за плечи и отодвинул от себя.

— Всё. Дрожать перестала. Пошли.

И поволок куда-то во тьму. Испугаться не получилось: надо было изо всех сил всматриваться, куда идёшь, а в темноте это дело гиблое. Спотыкалась так, что только его сильная рука то и дело давала возможность не свалиться. Так что оставалось лишь во всём довериться моему поводырю.