– Старому человеку сказки нужны, – повторила она, тряся головой.
Смеются папа и мама, но смех их робкий, в тайнах смех, и та же печаль летит на меня от них и я готов заплакать от жалости к ним, слабым, – ко всем людям…
– Сколько уже морщин у папы на лице, – мелькнуло у меня, – и если бы он знал, что мы не существуем…
Но если жизни нет, если жизнь сон, то почему же мы так любим её? Как страстно я люблю её! И я, и Коля, и Серёжа – мы говорили «жизнь», но что она, кто она, это неведомое и всем известное? Душа, воздух, время? Как бы когтями мы вцепились в неё, страшно держимся и плачем о ней и хотим её, и не оттого ли, что я не понимал её, была разлита грусть во всём моем существе, в моей любви и детском горе, и не оттого ли мне был так близок Алёша, что я и он думали об одном, не понимали одного? Не оттого ли взгляд человека так грустен, когда он ни о чём не думает? Не оттого ли так часто, так часто я мог задрожать всем сердцем, замучиться от одного услышанного слова, от одного жеста, который не заслуживал ни сострадания, ни участия?
Чай выпит… Опять отец рассказывает мерным голосом, мерными словами, о людях, о жизни, о суете, и снова благоговейное молчание, внимание к тому, чего нет, чего не может быть! О, если бы можно было раскрыть своё сердце, рассказать, что происходит во мне, рассказать, как ясно я чувствую теперь призрачность нашего существования, призрачность его слов, которыми он, точно заживо погребённый, кричит кому-то вверх, перекликается с ним и нет ответа!.. Кого зовёшь, папа? о, скажи, кого?..
Наступила ночь, тяжёлая, детски-угарная, полная ласковых призраков. Коля спит или притворяется спящим. Лампа погасла. Но кто это стоит подле меня, озарённый сиянием? Алёша? Есть ли мир?
Ах, не то! Я люблю Алёшу. Я безумно люблю его. Я люблю тебя, Алёша! Расскажи мне о призраках!
– Коля, – прошептал я.
– Я хочу спать, – внезапно раздался его голос.
– Я тебе не буду мешать… я скажу только два слова… Папа постарел, – да, постарел!
– Зачем я это сказал? – мелькнуло у меня.
– Оставь меня!
– Ты не сердись, Коля… Папа постарел, и не оттого ли он становится ласковее? Ты любишь папу?
Во тьме мне рисуется строгое недовольное лицо Коли, и сразу ряд его лиц летит сверху вниз, куда-то во тьму. Они окрашены в разные цвета, зелёные, красные, лилово-розовые, и я с наслаждением слежу за ними. Внезапно меня охватывает страх. Коля молчит, но я по дыханию его знаю, что он ещё не спит. Я осторожно схожу с кровати и также осторожно усаживаюсь подле него. Он остаётся неподвижным. Я ложусь рядом и дрожу. Хочется говорить о любви, об Алёше, о жарких чувствах, хочется прижаться к нему страстно, задохнуться и умереть в блаженстве.
– Я люблю Настеньку, – неожиданно для себя прошептал я.
Зачем я солгал? Ведь я влюблён в Алёшу? Но разве я знаю, разве я понимаю своё волнение, это состояние сладостных тисков, в которых нахожусь? Во тьме выплывает Настенька, и я говорю себе: это Алёша. Оба сливаются в одно лицо, в одну фигуру, и снова падают сверху вниз, ряд их, зелёных, красных, лилово-розовых…
– Я тоже… – произнёс вдруг Коля.
Он повернулся ко мне, задышал быстро, будто взбирался бегом на гору, и внезапно, неловко как-то обнял меня и крепко прижал к себе.
– Я люблю Настеньку, – шёпотом повторил он, – я люблю…
«Сказать ли ему правду?» – мелькает у меня. Я прижмусь к нему, но я ведь люблю Алёшу, а не его!
– Коля – произнёс я робко…
Слова сами замерли. Я почувствовал его губы у своих губ и с непонятным упрямством, как бы на зло себе, я сжимаю его судорожно, и уже покорно, чтобы не обидеть его, с подогретым жаром, твержу:
– Я люблю Настеньку.
– Я её с первого раза полюбил! – признался Коля.
– Зажги, Коля, лампу.
– Нет, не нужно, так лучше. У меня есть её платочек… Он пахнет удивительно, как она. Я люблю, Павлуша? Разве я люблю?
– Что такое любовь? – вырвалось у меня.
– Я не хочу теперь знать, – пробормотал он, целуя меня. – И Бога не хочу, ничего не хочу. Я люблю…
– А я не могу, Коля, – я хочу знать, что со мной. Раньше я влюбился в Алёшу. Я хотел убежать с ним в лес. Почему я хотел убежать с ним?
– Как ты сказал, Павка? В лес? Но я тоже мечтал убежать с ней в лес. Она даже согласилась…
Никогда бы не поверил, чтобы Настенька согласилась… Я морщусь от какого-то неприятного чувства и холодно говорю:
– Мы счастливы теперь, Коля… Правда, мы счастливы?
– Я расскажу тебе сказку, – таинственно прошептал он, прижавшись ко мне.
На миг наступает тишина. И сейчас же в этой чёрной тишине прорывается взволнованный хороший голос. «Музыка играет! Музыка играет! Мы в подземелье», – говорит Коля. Я вижу подземелье. Музыка играет отчётливо нежно, отчётливо прекрасно. Мы спускаемся вниз по винтовой лестнице и вступаем в туннель, стены которого сверкают разноцветными камнями. Камни горят, переливаются, зелёные, красные, лилово-розовые. Музыка играет!
– Мы в лесу, Павлуша, – видишь?
– О, вижу, вижу! Лес, лес! Вот идёт Настенька… Алёша… Музыка, музыка!
Как сладко засыпать под тихие звуки, окружённому милыми видениями! Лес, лес, без конца… Зелёный, кудрявый! Зелёный, кудрявый!
