Осень - [2]
– Старому человеку сказки нужны, – повторила она, тряся головой.
Смеются папа и мама, но смех их робкий, в тайнах смех, и та же печаль летит на меня от них и я готов заплакать от жалости к ним, слабым, – ко всем людям…
– Сколько уже морщин у папы на лице, – мелькнуло у меня, – и если бы он знал, что мы не существуем…
Но если жизни нет, если жизнь сон, то почему же мы так любим её? Как страстно я люблю её! И я, и Коля, и Серёжа – мы говорили «жизнь», но что она, кто она, это неведомое и всем известное? Душа, воздух, время? Как бы когтями мы вцепились в неё, страшно держимся и плачем о ней и хотим её, и не оттого ли, что я не понимал её, была разлита грусть во всём моем существе, в моей любви и детском горе, и не оттого ли мне был так близок Алёша, что я и он думали об одном, не понимали одного? Не оттого ли взгляд человека так грустен, когда он ни о чём не думает? Не оттого ли так часто, так часто я мог задрожать всем сердцем, замучиться от одного услышанного слова, от одного жеста, который не заслуживал ни сострадания, ни участия?
Чай выпит… Опять отец рассказывает мерным голосом, мерными словами, о людях, о жизни, о суете, и снова благоговейное молчание, внимание к тому, чего нет, чего не может быть! О, если бы можно было раскрыть своё сердце, рассказать, что происходит во мне, рассказать, как ясно я чувствую теперь призрачность нашего существования, призрачность его слов, которыми он, точно заживо погребённый, кричит кому-то вверх, перекликается с ним и нет ответа!.. Кого зовёшь, папа? о, скажи, кого?..
Наступила ночь, тяжёлая, детски-угарная, полная ласковых призраков. Коля спит или притворяется спящим. Лампа погасла. Но кто это стоит подле меня, озарённый сиянием? Алёша? Есть ли мир?
Ах, не то! Я люблю Алёшу. Я безумно люблю его. Я люблю тебя, Алёша! Расскажи мне о призраках!
– Коля, – прошептал я.
– Я хочу спать, – внезапно раздался его голос.
– Я тебе не буду мешать… я скажу только два слова… Папа постарел, – да, постарел!
– Зачем я это сказал? – мелькнуло у меня.
– Оставь меня!
– Ты не сердись, Коля… Папа постарел, и не оттого ли он становится ласковее? Ты любишь папу?
Во тьме мне рисуется строгое недовольное лицо Коли, и сразу ряд его лиц летит сверху вниз, куда-то во тьму. Они окрашены в разные цвета, зелёные, красные, лилово-розовые, и я с наслаждением слежу за ними. Внезапно меня охватывает страх. Коля молчит, но я по дыханию его знаю, что он ещё не спит. Я осторожно схожу с кровати и также осторожно усаживаюсь подле него. Он остаётся неподвижным. Я ложусь рядом и дрожу. Хочется говорить о любви, об Алёше, о жарких чувствах, хочется прижаться к нему страстно, задохнуться и умереть в блаженстве.
– Я люблю Настеньку, – неожиданно для себя прошептал я.
Зачем я солгал? Ведь я влюблён в Алёшу? Но разве я знаю, разве я понимаю своё волнение, это состояние сладостных тисков, в которых нахожусь? Во тьме выплывает Настенька, и я говорю себе: это Алёша. Оба сливаются в одно лицо, в одну фигуру, и снова падают сверху вниз, ряд их, зелёных, красных, лилово-розовых…
– Я тоже… – произнёс вдруг Коля.
Он повернулся ко мне, задышал быстро, будто взбирался бегом на гору, и внезапно, неловко как-то обнял меня и крепко прижал к себе.
– Я люблю Настеньку, – шёпотом повторил он, – я люблю…
«Сказать ли ему правду?» – мелькает у меня. Я прижмусь к нему, но я ведь люблю Алёшу, а не его!
– Коля – произнёс я робко…
Слова сами замерли. Я почувствовал его губы у своих губ и с непонятным упрямством, как бы на зло себе, я сжимаю его судорожно, и уже покорно, чтобы не обидеть его, с подогретым жаром, твержу:
– Я люблю Настеньку.
– Я её с первого раза полюбил! – признался Коля.
– Зажги, Коля, лампу.
– Нет, не нужно, так лучше. У меня есть её платочек… Он пахнет удивительно, как она. Я люблю, Павлуша? Разве я люблю?
– Что такое любовь? – вырвалось у меня.
– Я не хочу теперь знать, – пробормотал он, целуя меня. – И Бога не хочу, ничего не хочу. Я люблю…
– А я не могу, Коля, – я хочу знать, что со мной. Раньше я влюбился в Алёшу. Я хотел убежать с ним в лес. Почему я хотел убежать с ним?
– Как ты сказал, Павка? В лес? Но я тоже мечтал убежать с ней в лес. Она даже согласилась…
Никогда бы не поверил, чтобы Настенька согласилась… Я морщусь от какого-то неприятного чувства и холодно говорю:
– Мы счастливы теперь, Коля… Правда, мы счастливы?
– Я расскажу тебе сказку, – таинственно прошептал он, прижавшись ко мне.
На миг наступает тишина. И сейчас же в этой чёрной тишине прорывается взволнованный хороший голос. «Музыка играет! Музыка играет! Мы в подземелье», – говорит Коля. Я вижу подземелье. Музыка играет отчётливо нежно, отчётливо прекрасно. Мы спускаемся вниз по винтовой лестнице и вступаем в туннель, стены которого сверкают разноцветными камнями. Камни горят, переливаются, зелёные, красные, лилово-розовые. Музыка играет!
– Мы в лесу, Павлуша, – видишь?
– О, вижу, вижу! Лес, лес! Вот идёт Настенька… Алёша… Музыка, музыка!
Как сладко засыпать под тихие звуки, окружённому милыми видениями! Лес, лес, без конца… Зелёный, кудрявый! Зелёный, кудрявый!
«Сон – существо таинственное и внемерное, с длинным пятнистым хвостом и с мягкими белыми лапами. Он налег всей своей бестелесностью на Савельева и задушил его. И Савельеву было хорошо, пока он спал…».
«С утра начался дождь, и напрасно я умолял небо сжалиться над нами. Тучи были толстые, свинцовые, рыхлые, и не могли не пролиться. Ветра не было. В детской, несмотря на утро, держалась темнота. Углы казались синими от теней, и в синеве этой ползали и слабо перелетали больные мухи. Коля с палочкой в руке, похожий на волшебника, стоял подле стенной карты, изукрашенной по краям моими рисунками, и говорил однообразным голосом…».
«Теперь наступила нелепость, бестолковость… Какой-то вихрь и страсть! Всё в восторге, как будто я мчался к чему-то прекрасному, страшно желанному, и хотел продлить путь, чтобы дольше упиться наслаждением, я как во сне делал всё неважное, что от меня требовали, и истинно жил лишь мыслью об Алёше. По целым часам я разговаривал с Колей о Настеньке с таким жаром, будто и в самом деле любил её, – может быть и любил: разве я понимал, что со мной происходит?».
«Странный Мальчик медленно повернул голову, будто она была теперь так тяжела, что не поддавалась его усилиям. Глаза были полузакрыты. Что-то блаженное неземное лежало в его улыбке…».
«Что-то новое, никогда неизведанное, переживал я в это время. Странная грусть, неясный страх волновали мою душу; ночью мне снились дурные сны, – а днём, на горе, уединившись, я плакал подолгу. Вечера холодные и неуютные, с уродливыми тенями, были невыносимы и давили, как кошмар. Какие-то долгие разговоры доносились из столовой, где сидели отец, мать, бабушка, и голоса их казались чужими; бесшумно, как призрак, ступала Маша, и звуки от её босых ног по полу казались тайной и пугали…».
«И вдруг, словно мир провалился на глазах Малинина. Он дико закричал. Из-за угла стремительно вылетел грузовик-автомобиль и, как косой, срезал Марью Павловну. В колесе мелькнул зонтик.Показались оголенные ноги. Они быстро и некрасиво задергались и легли в строгой неподвижности. Камни окрасились кровью…».
Русская фантастическая проза Серебряного века все еще остается terra incognita — белым пятном на литературной карте. Немало замечательных произведений как видных, так и менее именитых авторов до сих пор похоронены на страницах книг и журналов конца XIX — первых десятилетий XX столетия. Зачастую они неизвестны даже специалистам, не говоря уже о широком круге читателей. Этот богатейший и интереснейший пласт литературы Серебряного века по-прежнему пребывает в незаслуженном забвении. Антология «Фантастика Серебряного века» призвана восполнить создавшийся пробел.
Научно-фантастический роман «Наследники», созданный известным в эмиграции писателем В. Я. Ирецким (1882–1936) — это и история невероятной попытки изменить течение Гольфстрима, и драматическое повествование о жизни многих поколений датской семьи, прошедшей под знаком одержимости Гольфстримом и «роковых страстей». Роман «Наследники», переиздающийся впервые, продолжает в серии «Polaris» ряд публикаций фантастических и приключенческих произведений писателей русской эмиграции. Издание дополнено рецензиями П.
Знаменитый писатель Глебов, оставив в Москве трёх своих любовниц, уезжает с четвёртой любовницей в Европу. В вагоне первого класса их ждёт упоительная ночь любви.
«…Следует прежде всего твердо помнить, что не безнравственность вообще, не порочность или жестокость приводят людей в тюрьму и каторгу, а лишь определенные и вполне доказанные нарушения существующих в стране законов. Однако всем нам известно (и профессору тем более), что, например, пятьдесят лет назад, во времена «Записок из Мертвого Дома», в России существовал закон, по которому один человек владел другим как вещью, как скотом, и нарушение последним этого закона нередко влекло за собой ссылку в Сибирь и даже каторжные работы.
Настоящее издание Полного собрания сочинений великого русского писателя-баснописца Ивана Андреевича Крылова осуществляется по постановлению Совета Народных Комиссаров СССР от 15 июля 1944 г. При жизни И.А. Крылова собрания его сочинений не издавалось. Многие прозаические произведения, пьесы и стихотворения оставались затерянными в периодических изданиях конца XVIII века. Многократно печатались лишь сборники его басен. Было предпринято несколько попыток издать Полное собрание сочинений, однако достигнуть этой полноты не удавалось в силу ряда причин.Настоящее собрание сочинений Крылова включает все его художественные произведения, переводы и письма.
Рассказ о случайном столкновении зимой 1906 года в маленьком сибирском городке двух юношей-подпольщиков с офицером из свиты генерала – начальника карательной экспедиции.Журнал «Сибирские записки», I, 1917 г.