Осень в Сокольниках - [3]

— Издалека? — спросил парень.

— Издалека.

— Из Алма-Аты?

— Дальше.

— Питерский?

— Из Москвы.

— Ну, как там?

— Что как?

— Вообще.

— Приехала делегация Ливана.

— Я не о том, — снисходительно процедил парень, — как время провести у вас можно? По линии культуры?

Он повел в воздухе рукой.

— Можно, — Орлов усмехнулся, — у нас при каждом ЖЭКе народный университет культуры.

Парень обалдело посмотрел на Орлова.

Краем глаза Вадим заметил, как один из сидящих поднялся и лениво, вразвалку подошел к ним.

Он долго, изучающе рассматривал Орлова, потом усмехнулся, сверкнув белыми металлическими фиксами.

— Начальник, — хрипло попросил он, — дай закурить.

Вадим достал пачку, и человек огромными сплющенными от тяжелой работы пальцами неловко потащил сигарету.

— А если с запасом?

— Бери всю пачку, у меня еще есть.

— Дай тебе Бог, начальник.

— А почему начальник? — усмехнулся Вадим.

— А я вас, которые из розыска, рисую сразу. Держитесь вы больно уверенно.

— Любопытно.

— Вот подумай на досуге. Как хозяева везде держитесь, потому как везде верх ваш.

— Давно освободился?

— Сегодня.

— Самолет ждешь?

— В цвет.

— Домой?

— Знаешь, у меня их сколько, начальник. За восемь лет заочницами обзавелся.

— Ну-ну.

— А вон и машина за тобой пылит. От нашего хозяина. Так что спасибо. Бывай, начальник.

Он повернулся и зашагал к товарищу.

Зеленый «уазик» лихо развернулся рядом с Вадимом. Из кабины выскочил молодой лейтенант в выгоревшей полевой форме.

— Товарищ Орлов?

Вадим вытащил удостоверение. Лейтенант взглянул на раскрытую книжечку стремительно и цепко.

— Лейтенант Рево, товарищ подполковник. Прошу.

«Уазик» рванулся с места, уходя к горизонту. Один из сидящих на лавочке выплюнул окурок, посмотрел вслед машине и сказал врастяжку:

— Ишь ты, подполковник.

Теперь степь была другой. Она словно на широком экране легла в лобовом стекле машины и казалась нескончаемо длинной. Словно весь мир сегодня состоит именно из этой необычайно гладкой степи.

В однообразии ее была какая-то щемящая, неуловимая красота. То же самое Вадим чувствовал, когда впервые увидел море в Прибалтике. День был пасмурный, облака так низко висели над морем, что казалось, волны слизывают их и несут серой пеной к берегу. И все-таки море было прекрасным именно в своем суровом единообразии.

Родившийся и выросший в Москве, Орлов открывал для себя мир постепенно, и каждая новая встреча была для него праздником.

Лейтенант, видимо, понял состояние гостя.

— Нравится, товарищ подполковник?

— Очень.

— Места у нас хорошие. Зимой, конечно, грустновато, но зато летом красота. Учреждение наше удачно расположено — лес, степь, горы, два озера рядом. Зимой охота богатая. Вы бы тогда приезжали.

— Куда ни приедешь, — Вадим засмеялся, — все говорят, что не ко времени. Зимой приедешь — советуют летом заглянуть, а летом — зимой.

— Это точно, — Рево повернулся на секунду к Орлову, — вы это точно подметили. Но ведь от души люди предлагают, хотят гостя лучше принять.

«Гостя, — подумал Вадим, — гостя. В гробу бы я видел таких гостей из столицы. От них головная боль да беспокойство одно».

Нет, не в гости сюда приехал начальник отдела МУРа подполковник Орлов, совсем не в гости. Дело заставило его среди ночи подняться, связаться с дежурным Управления милиции на воздушном транспорте и первым же рейсом вылететь в Казахстан.

Дело. Важное дело. Очень важное.

Суть дела.

Небо было похоже на картинку на пачке от сигарет.

Такое же пронзительно синее, и летел по нему неестественно серебряный самолет. Вторая половина августа радовала безветрием, теплотой. Над дачным поселком висела прозрачная тишина, нарушаемая печальным криком электрички.

С балкона второго этажа была видна пустая улица, прозванная кем-то «Аллеей классиков», косой срез крыши и застекленная веранда соседней дачи. Пахло елью и самоварным дымом. Это значит, что сестра опять ждет к шести часам гостей «на самовар». Вадим перегнулся через перильца балкона и увидел Славу, своего шурина, раздувавшего самовар при помощи старого сапога.

Вадим посмотрел на часы. Четыре. Пора собираться.

Он вошел в маленькую, недостроенную комнату, потолком которой служили скаты крыши, а одной стены просто не было, ее заменяла яркая циновка, на ней летел куда-то по своим делам свирепый многоголовый дракон.

Вечерами, когда Вадим зажигал старенькую лампу под зеленым колпаком, глаза у дракона начинали светиться сумасшедшим огнем, а все шесть голов смотрели хитровато и яростно. Но, в общем-то, в остальном они жили дружно. Вадим именовал дракона Федором Федоровичем, приходя, здоровался с ним, а уходя, прощался. При дневном свете Федор Федорович становился поникшим, грустным и совсем не страшным.

Вадим присел в старое плетеное кресло-качалку, взял сигарету, чиркнул зажигалкой. Уезжать не хотелось. Он редко приезжал сюда, в Переделкино, на дачу к сестре. Во-первых, почти никотоа не было времени, а во-вторых, он боялся кипучей энергии Аллы, которая основной своей задачей считала ею немедленную женитьбу. После смерти матери они разменяли большую родительскую квартиру. Меняли долго. Вернее, меняла Алла. Наконец в результате невероятного, так называемого тройного обмена Алла со Славой и дочерью Нинкой получили шикарную трехкомнатную квартиру на Фрунзенской набережной, а ему досталась восемнадцатиметровая комната в коммуналке в Столешниковом переулке.