Осень в Шотландии - [13]

– Или меньшим, – добавил Диксон. – Благодарю тебя, я прекрасно знаю, что есть разные слои общества. Я – кузен графа и знаком со всем, что сопровождает его титул и положение.

– Я думаю, господин, что у графского титула не так много преимуществ. Этот замок меньше, чем ваш дом в Пинанге.

Диксон кивнул. Он потратил три года на строительство дома на холмах – прекрасного, окруженного пышными садами сооружения с великолепным видом на долину. Люди тогда считали, что это подарок невесте, но на самом деле дом был безмолвной демонстрацией обретенного им могущества и богатства.

– Думаю, господин, вы намного богаче графа. У вас пятьдесят слуг и множество наложниц.

– Не наложниц, – возразил Диксон, и улыбка его померкла. – Неужели женщины в моем доме считают, что их наняли для этой цели?

– Каждый день приходят две-три женщины и просят работу в вашем доме, господин. Стоит вам пожелать, и весь остров будет у ваших ног. Они знают, как вы одиноки.

– Всего год, Мэтью.

– Господин, сердцу неведомо время.

Когда-нибудь ему придется рассказать Мэтью правду.

Тогда, возможно, он перестанет делать из Диксона трагическую фигуру – скорбящий муж, горюющий о наступлении каждого нового дня.

Чувство вины смыкало его уста.

– Тем не менее, – сказал Мэтью и сделал жест, словно отмахиваясь от всего сказанного, – множество женщин ждут вашего возвращения. Они будут массировать ваше тело ароматным маслом, пить с вами чай, говорить, о чем пожелаете. А когда придет ночь, подарит покой иного сорта. Зачем вам думать о европейской женщине?

Диксон приподнял бровь:

– И о какой же европейской женщине я, по-твоему, думаю?

Мэтью покачал головой и снова полез в сундук.

– Интересно, почему ты отмалчиваешься, когда я желаю с тобой беседовать, и без умолку трещишь, если мне нужен покой?

– Простите, что вызвал ваше неудовольствие, господин, – проговорил Мэтью, но его тон оставался безмятежным и легковесным.

– Ты хочешь, чтобы я уложил в постель женщину, Мэтью?

Мэтью поднял голову и посмотрел прямо в лицо Диксону.

– Нет, господин. Я никого не хочу вам предлагать. Но женщины Пинанга настроены на вас так, как никогда не будет настроена европейская женщина. Она ничего не знает о прошедших десяти годах. Ничего не знает о вашей потере.

Последнюю фразу Диксон пропустил мимо ушей.

– Похоже, ты считаешь, что я пылаю вожделением к жене своего кузена. Почему бы это?

– Я видел, как вы на нее смотрели, господин. Как будто она была блюдом, а вы – умирающим от голода.

– Ты все придумал, Мэтью. Я просто оценивал ее внешность, ничего больше.

Мэтью с сомнением посмотрел на Диксона, но промолчал.

– Я сам выберу себе женщину. И дело не в том, из Европы она или с Востока.

Диксон бросил взгляд на своего спутника и обнаружил, что Мэтью вновь повернулся к сундуку и целиком ушел в работу.

И так всегда. Спор никогда не длится больше минуты, а чаще – одно мгновение – и все. Мэтью просто замолкает, словно понимая, что слишком близко подошел к границе дозволенного, исчерпал предоставленную ему свободу в отношениях с хозяином.

Бывали случаи, когда Диксон сам искал ссоры, хотел спора, жаркой дискуссии, но Мэтью никогда не давал ему этой возможности. Просто высказывал свое мнение и тут же отступал, вроде обиженной собаки, которая лает, лает, а потом пугается и убегает.

– Тебе не понравился Балфурин, так ведь?

Мэтью выпрямился, и Диксону показалось, что он вовсе не станет отвечать. Или честность его подверглась уж слишком большим испытаниям?

– Если вы позволите, господин, я буду говорить прямо.

– Ты всегда имел такую возможность, Мэтью. И тебе незачем просить у меня разрешения. – Диксону постоянно приходилось повторять эту маленькую речь.

– В этом доме есть что-то темное, хозяин. – Мэтью помедлил, словно подбирая нужное слово. – Не то чтобы порочное, но зловещее. Нечто, существующее во тьме и питающееся болью. Оно ждало вас и сейчас счастливо.

– Графиня Марн? Мне она не показалась порождением тьмы.

Похоже, Мэтью обиделся на эту шутку. Он отвернулся и опять склонился над сундуком.

– Если не она, то кто?

– Вы сердитесь, – вместо ответа сказал Мэтью.

– Я не сердит, просто мне не терпится узнать. Могу точно сказать, что-то здесь не так, но пока я не знаю что, а потому не буду спешить с суждением о том, дурное оно или нет.

– Что это за женщина, если она не знает, как выглядит ее муж? Если она указывает на другого мужчину и заявляет, что это он?

– А что это за мужчина, если он способен оставить такую женщину? – возразил Диксон. – У меня нет ни одного ответа, а потому мы останемся, пока я их не получу.

– Тьма будет рада. И она разрастется.

– А я-то думал, буддисты верят в привлечение добра.

Мэтью прикрыл глаза и не открывал их целые полминуты, а когда все же открыл, его взгляд был спокоен и безмятежен.

– Господин, вы же знаете, я не буддист, я баптист.

– Я думаю, когда тебе надо, ты – восточный человек, и ты – нечто совсем иное, если это больше соответствует твоей цели.

Диксон явно был раздражен, особенно улыбкой, которой ответил ему Мэтью.

– Видите, тьма уже принялась за вашу душу, вы становитесь грубым.

Диксон двинулся к двери, решив избавиться от общества Мэтью.