«Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой. - [13]

— Только близко к воде не подходи, а то упадешь.

Потом приблизилась к нам, похлопала Нацага по плечу.

— А ты, муженек, находчивый у меня. Умеешь и чужим трудом попользоваться, — сказала она и громко рассмеялась.

У меня мелькнула мысль, уж не подумала ли она чего дурного. Я настороженно посмотрела на Содгэрэл, но никаких признаков ревности или недоброжелательства на ее лице не было. Показывая крупные ровные зубы, она хохотала простодушно и безобидно.

— Смотри, Алимаа, он скоро привыкнет шлепать губами, а работу станет тебе перепоручать. Если мужчину в узде не держать, бед не оберешься.

— Нацаг не такой.

— Что Нацаг, даже овца может стать необузданной. Как ты считаешь? — обратилась Содгэрэл к мужу.

Нацаг, шевеля лопатками, словно поеживаясь, тихонько посмеивался. Стряхнув с рук воду, он сказал:

— Вечно она издевается надо мной, прямо житья нет. Зато с такой женой не соскучишься.

По вершинам деревьев, шелестя листьями, прошелся ветерок. Содгэрэл, глядя вверх, на обнимавшиеся ветви, счастливо улыбнулась.

— Знаешь что, Алимаа… — Она пристально посмотрела на меня, губы ее еле заметно дрогнули. — Знаешь что, — повторила она, словно не решаясь договорить, и наконец решительно закончила: — Заставляй–ка ты своего Цэнгэла работать. В уртоне нет человека ленивее и откормленнее твоего мужа.

В разговор вмешался Нацаг.

— Скажешь тоже. Чем же он ленивый? Настоящий сильный мужчина. Такие и под старость бывают крепкими, как в молодости.

Содгэрэл подскочила к Нацагу и со смехом схватила его за уши.

— От кого такой закон исходит, чтобы женщин в рабынях держать, — от государства или от вас, мужчин?

Нацаг, закрывая руками уши, сдался.

— От нас, от нас…

— Он полена не расколет, только болтовней занимается! Если начнешь ему подражать, выгоню из дома! Матери твоей скажу, так и знай! Вот мы все вместе заставим Цэнгэла работать. А то бедная жена бегает между котлом и печкой, того и гляди, совсем забегается.

Они возились весело и шумно.

Может, в самом деле Содгэрэл права? С самого начала я все делала по дому сама и, наверно, приучила Цэнгэла к лени. Что–то похожее на чувство сожаления шевельнулось во мне. А Содгэрэл еще больше оживилась.

— Эти мужчины чудной народ: говорить про любовь умеют, а заботиться и жалеть по–настоящему — нет. Мой муженек ребенка не умеет приласкать, не то что меня.

— А вам бы только ласкаться, — вставил Нацаг.

— А как же? Если не можете нас лаской радовать, то нечего с нами и жить. Идите тогда пьянствовать да гулять, опускайтесь ниже некуда да тем и хвастайтесь. Так, что ли, Алимаа?

Мне было приятно узнать, что есть семьи, в которых мысли и мнения высказываются свободно, в которых даже спорят. Разве нормально, когда муж грозит, а жена от страха трясется?

— Ты их слишком уж строго судишь. Они же верные нам, мы за ними, как за горой, — возразила я Содгэрэл.

— Мужчины от рождения нескладные и ленивые. Дай им дело, которое выеденного яйца не стоит, тут они — богатыри, герои. А вообще, плывут себе по жизни среди радостей и печалей, разве женские страдания и тревоги им понятны? Нет, конечно. Они только вид делают, что знают самое святое и сокровенное. Самоуверенности у них хоть отбавляй. Вот какой вы народ! — нападала она на Нацага.

— Жене бы моей души людские исследовать, она бы наверняка успехов достигла. Много по этой части знает. Вот бы ей изучить роль женщины в приглаживания характера мужчины, глядишь, она бы у меня профессором стала.

Содгэрэл ласково хлопнула мужа по плечу.

— Ты меня в домашнее животное превратил. А в школе меня головастой девчонкой считали.

— Это я помню. Правда, кроме головы, у тебя были еще красные щеки, остренькое личико, шея, спина да еще маленькие, как заячьи лапки, ножки.

— А сам–то ты какой был?

— Я? Да что про меня говорить. Наверняка у меня тоже была голова и сидела она на плечах. Еще я завидовал всем подряд шоферам.

— Это не все!

— Остальное не так важно.

— Э, нет! Муженек мой любил девичьи письма разносить. Очень активным был в этом деле. Даже мне принес как–то письмецо от Батора с заячьей губой. О чем он только думал тогда? Если судить по той его деятельности, из него мог бы прекрасный почтальон получиться.

От шуток и веселых препирательств на душе у меня стало легче. Я представила, как легко и просто в их доме. Когда люди шутят, не знают ни тоски, ни гнева, значит, и завтрашний день будет у них радостным.

Не торопясь мы вчетвером поднялись к дому по узкой тропинке, петлявшей в высокой траве. Содгэрэл с сыном пошли домой, а Нацаг остался развешивать на веревке выстиранное белье. Я занималась своим и все время посматривала на Нацага. Конечно, прекрасный он человек! Как он понимает женщину! Редкое счастье встретить такого в жизни. Нацаг оглянулся, улыбнулся мне и пошел в дом.

Показались Цэнгэл и Муна Гуай. Старик, поглаживая свою красную лысину, которая потеет у него даже в зимнюю стужу, что–то сказал Цэнгэлу. Тот громко, залихватски расхохотался. Они подошли ко мне. Муна Гуай с явной радостью сказал:

— Сынок, слышно, приезжает.

Известие о чьем–либо приезде в нашу глушь — самое приятное здесь событие. Я была просто счастлива..