Осень призраков - [35]

Разведка.

Не суйся в бой, пока не прощупал противника.

– Считай, сделали, – Люк произнес это вслух, чтобы услышать: он живой, вокруг воздух, и звуки имеют над ним свою власть. Пришло эхо, неприятное, чересчур живое. Подвал прислушивался к Люку. И уши. Они чесались так зверски, что Люк расцарапал их ногтями.

Стене не понравилось, с каким напором двинулся к ней Люк. Она попыталась навести морок, отодвинуться, приманить Люка в дыру на полу. Он шел по потолку, с трудом держался на ногах, еще миг, и все перевернется, одна из стен станет полом, и тогда он точно упадет и свернет упрямую свою шею. Люк закрыл глаза, но картинка не исчезла. Тогда он присел, поднял с пола окурок музы, глубоко затянулся запахом дерьмового скуренного табака, и морок рассыпался. Как и окурок в пальцах Люка. Он встал к стене вплотную, прижался лицом, пережидая волну дурноты. Мерзкое чувство, будто острые, лишенные плоти кончики пальцев ощупывают лоб, пытаются проковыряться внутрь, никак не покидало его.

«Сейчас!» – велела муза и пошла, не оборачиваясь. В Далласе ее ждали старушка-мать и придурковатый брат. Муза не нанималась в Армию спасения.

Люк встал на колени – так надежней опора, выдернул баллон с краской и быстро напылил несколько цветовых пятен перед собой. Отодвинулся. Присмотрелся.

Что-то изменилось.

За дымчатыми земляничными окошками бродили тени, они по-прежнему жаждали вырваться наружу. Люк различал их силуэты, плоские, как вырезанные из черной бумаги, но в отличие от дыры, пробитой маркером, эти окна для призраков остались закрытыми. Люк прикоснулся к одному из пятен. Оно еще не высохло, но было совершенно реальным. Прозрачное окно на ту сторону. Настоящая холодная и твердая стена подвала. Игры кончились, наваждение разлетелось на куски.

Он бомбил, пока хватало краски. Время сочилось из пробоины в боку реальности, но Люк забил на часы. В конце концов, это война Берта! Большая часть стены покрылась липким беспорядочным узором. Цвет властвовал над подвалом. Люк победил! Свет был ему теперь ни к чему. Он и так видел призраков. С некоторыми он был неплохо знаком. Например, сестры Глейдс. Люк ненавидел этих пищащих дур! И чего только Шейла с ними водилась?

Запах краски рвал ноздри. Люк дышал жадно, хватал воздух ртом, точно искал лучшие куски. Голова шла кругом, но соображал Люк заметно быстрее обычного. Его движения, обычно порывистые, приобрели внезапную хирургическую точность.

Люк встал против стены с маркерами в обеих руках, и работа закипела.

Сначала связать призраков, чтобы не мешались под ногами. Путы дались легко – пара стежков, и руки жертв стянуты. Еще шов, и они вросли друг в друга, спина к спине. Люк обработал три пары, когда остальные дети убрались в глубь стены. Взрослые и не подумали отступить. Эти могли стать помехой. Бесполезные, ненужные, случайный мусор – их нужно вымести в глубь стены, в полнейший мрак. Люк колол их пунктирами-дротиками, и они бежали, прятались. Некоторые вставали против. Это его позабавило. Трусишки сбились в кучу? Люк надавал им рисованных оплеух. Из самого угла хмуро наблюдала обглоданная воронья тень, похожая на давешнего священника из комнаты с негритянкой. Люк приближался к нему, распаляясь все сильней. Ему нравилось чинить суд и побои. Призраки так смешно метались в своем аду! «Прежде чем учиться воздаянию, – поучал себя Люк, – отдай должное каре!»

Слова кипели в голове и выкатывались на язык обожженными. Люку хотел ругаться и проклинать. Святоша был самой подходящей жертвой.

В какой-то момент Люку перестало хватать краски. Он жаждал прикосновений. Личного, тактильного участия. Люк приложил к стене ладонь, растопырил пальцы, обвел их, затем повторил то же самое с другой. Маркеры остались в пыли. Бесполезные игрушки. Люк вделся в пару длинных, по локоть перчаток. Это стоило того!

Никогда еще Люк не чувствовал себя настолько крутым. Всемогущий в мире за стеной, он брал девчонок за длинные волосы и чувствовал, как вместе с прядями между его пальцев свивается страх, он отпихивал особо ретивых мальцов, они падали, роняли свои дурацкие свечки, но те почему-то не гасли, а разгорались лишь сильней. Некоторые дети сами кидались на него, пытались зацепить, порвать, выкрутить руки, сдернуть волшебные перчатки! Люк с легкостью отбивался. Призраки не хотели подпускать его к святоше. Люк шел вдоль стены миля за милей и видел, как с каждым шагом уходит все глубже в темноту. Дети со свечами остались где-то слева, сгрудились и провожали его непонятными взглядами. Жалели? Торжествовали? Он легко обходился без света. Люк смотрел руками. Наконец он добрался до священника, взял за подбородок, заставляя подняться на ноги, и поразился тому, какой он высокий.

– Ты был среди них! – обвинил Люк. – Ты тоже хотел моей смерти!

Душа, зябкая, как ноябрьский ветер, сбегала из священника едва заметными струями. Люк видел ее мельчайшие токи сквозь перчатки. Ворон не шевелился. Только челюсть едва подрагивала, слова стучали в нее, лезли наружу, но не могли пробиться.

Шкура призрака напоминала лохмотья. Плоть свисала с его костей длинными лоскутами. Внутри стены он мог больше не притворяться человеком. Будь это живым, оно корчилось бы на полу и наверняка отходило в мир иной, завывая от муки. Беспокоило другое. Взгляд. Остановившийся, оловянный, готовый ко всему и даже больше, он соглашался, чтобы его карали, разъяли на части, вылущили душу, как мозг из расколотой кости, насадили на вертел, бросили на жаровню, коптили, кусали и жрали, а после казнили еще каким-нибудь максимально варварским способом. Этот взгляд признавал все. Он цеплял, подтаскивал ближе, не давал отступить или сдрейфить. Люк обязан был ему помочь. Хотя бы в смерти.