Осень на Шантарских островах - [20]

-- Квартира у тебя хорошая? -- спрашивала она.

-- Две комнаты, душ горячий...

-- Жениться тебе надо, Николай, -- убеждала его она. -- Ты не робей, за тебя любая с радостью пойдет!

-- Сына хочется получить, -- признавался он.

-- Бери меня, -- хохотала Любка, -- я тебе сколько хочешь нарожаю!

-- Ладно, согласен, -- отвечал Колька серьезно.

А через неделю она спросила:

-- Уходишь?

-- Завтра к вечеру снимемся.

-- Придешь к понтону?

-- Принято.

-- А не обманешь?

-- Вот тебе морское слово...

На следующий день они закончили к обеду работу, капитан выдал команде "отходные", и было пиршество, а про работниц забыли. Проснулся Колька уже в море.

Он вышел на палубу и, с трудом удерживая голову, смотрел на высокий берег, который зеленой полосой тянулся слева, на обвисшие грязные паруса, которые повесили на просушку, на вонючую мездрилку и шмотья сала, зацепившиеся за ванты, -- пусто и холодно было у Кольки на душе.

"Надо бросать эту работу!" -- неожиданно пришло ему в голову, и он поднялся в рубку.

-- Куда мы плетемся? -- недовольно спросил он у рулевого.

-- В Магадан.

-- А зачем?

-- Шкуры выкинем, жир выльем в танкер...

-- А дальше чего?

Рулевой удивленно посмотрел на него.

-- На Шантары, -- ответил он, -- зверя бить... Ты что, не выспался?

-- И опять жир?

-- А то чего ж?!

-- А ты все руль крутишь? -- спрашивал Колька, и все ему не по душе было сегодня.

-- Отвяжись, -- сказал рулевой.

Колька отвернулся от него, вытащил из кармана мятую папироску и с отвращением закурил.

"Бросать, бросать эту работу! -- думал он. -- Что ж получается: договаривался с ней насчет вечера, и вот на тебе... Знал бы фамилию, черкнул из Магадана, а так что? Чего мне в Магадане? Нечего мне там делать".

-- Плюнь ты на это дело, -- сказал он себе. -- Плюнь и разотри.

-- На какое дело? -- поинтересовался рулевой.

-- Так вся жизнь пройдет, -- рассуждал Колька. -- Если тебя здесь ждет невеста с цветами, то зачем тогда Магадан, верно говорю?

Он пошел в столовую, где на дерматиновых диванах храпели ребята, и стал толкать своего дружка Генку Дюжикова. Генка не открывал глаз и лягался, и Колька сказал ему:

-- Чего ж ты меня не разбудил? Я, может, с бабой не успел проститься...

-- Какой бабой?

-- Из бани... Ух, и врезалась она в меня!

-- Врежу я тебе сейчас! -- пообещал Генка.

-- Эх! -- сказал Колька. -- А ведь я человек свободный...

Он вытащил из шкафа полбуханки хлеба, порезал на куски и рассовал по карманам, а потом зашел в каюту, прихватил полушубок и ракету и снова поднялся на мостик.

На мостике лежала перевернутая лодка-ледянка. Колька вытащил из-под нее фал и, напрягшись изо всех сил, опустил ее за борт. Ледянку мотало в кильватерной струе. Колька закрепил фал наверху, спустился по нему в лодку и обрезал его ножом. Он сидел в лодке, широко расставив ноги, и видел мощную круглую корму шхуны с облупившимися буквами названия -- шхуна уходила от него. Потом достал хлеб и стал жевать его. Хлеб был вкусный на воздухе, и Колька быстро освободил карманы, а крошки вытряхнул за борт.

-- Поплыли, -- сказал он себе и взялся за весла.

Он греб минут сорок, не переставая, и увидел мыс Островной, который выходил на траверз его лодки, и мысленно прикинул, сколько еще грести. "К ночи доберусь", -- подумал он и посмотрел прямо перед собой -- шхуна уже перевалила горизонт. Колька представил, какой там поднимется переполох, когда хватятся его и ледянки, и рассмеялся. Спишут с судна, решил он.

-- Зачем мне Магадан, если меня ждут на острове Недоразумения? -развеселился он и расстегнул полушубок. Солнце лилось ему па лицо и руки, и с довольным видом он смотрел прямо перед собой.

Темнело, и уже трудно было различить весло в воде.

К берегу полетели бакланы, важно неся свои толстые длинные клювы, -казалось, бакланы во рту держат сигары. Он помахал им шапкой, птицы вернулись и сделали над лодкой круг. Колька засмеялся.

-- Дурни, -- сказал он. -- Что мне до вас?

Хмель выходил из головы, и он понимал теперь, что сделал глупость: из-за женщины, которую в глаза-то не видел, бросил ребят и смылся; его будут искать, промысел задержится, никто этого не простит... Но вспоминал свою вонючую работу, дождь, мездрилку и Любкины слова и рассуждал так: конечно, нехорошо, что из-за нее... А если толком разобраться -- работа ему надоела, хочется хоть раз поваляться летом на пляже, а Люба тут ни при чем. А может, и при чем? Женой будет, поедут в город, будут греться на пляже, сколько влезет. И сын у него получится... Ради такого дела он может целое судно увести, не то что ледянку!

Он греб рывками, а берег справа уже расплывался в сумерках, а потом и вовсе исчез. И тут свежо дунуло в Колькино лицо. Это был только мимолетный порыв ветра, но Колька насторожился, застегнул полушубок и обтянул лодку с носа до кормы брезентом. Наступила глубокая тишина, казалось, сам воздух остановился, заблестело небо, и внезапно издалека послышался рев наката и свист опережавшего накат ветра. Колька изо всех сил заработал веслами, но грести стало неловко, весла проваливались и брызгали, и он видел, как наискось пошел на лодку первый вал. А потом все пропало, потому что лодка начала съезжать вниз, в глубокий развал между волнами, в ушах заболело от сжатого воздуха, белый катящийся гребень взвился над головой, и Колька поставил лодку против волны. Вода обрушилась на Кольку и повалила его, а лодка дергалась под ним, словно рыбина, которую проткнули острогой. Колька подхватился, цепляясь за скользкие ручки весел, снова выровнял лодку и поспешно стал грести, видя, как катится на него, вспучиваясь, второй вал. Он успел отвернуть... Вал прошел стороной, а лодка понеслась, словно дельфин, выскакивая из воды. Колька пощупал за пазухой ракету.