Осень на краю света - [30]

— Видал?

— Баллончиком рисовали.

— Знаешь, что это?

— Что?..

Глава 12

…о носок сапога, красная пробка с оплавленным краем покатилась по истоптанной, вытертой до песчаных проплешин земле. Жесткие, крепкие пучки засохшей травы торчали среди мусора и окурков, как бородавки на грязной коже.

— Слышь, а этот, длинный, в шинели, откуда? — поинтересовался сиплый, прокуренный голос.

— Почем я знаю? — отозвался тихий баритон. — Говорят, священник из Москвы. Разбираться приехал.

Кирзовые сапоги сделали шаг вперед, приблизившись к когда-то вполне пристойным, а теперь растоптанным до неприличия полуботинкам с узором из декоративных отверстий. Шнурки на этих ботинках были истрепаны и в нескольких местах связаны узелками. Рядом с ботинками лежала смятая в блин пивная банка.

— Странный человек. Борода, как у Ивана Грозного.

— Где ж как у Грозного? Чего ты несешь? Ты Ивана Грозного видел?

— Ну!

— Что ну? У того борода клином, а у этого? У него как у Хемингуэя, когда он молодой был.

Раздалось бульканье, капли косыми расплывающимися линиями посекли защитного цвета брюки с растянутыми набедренными карманами.

— Ты смотри лучше, куда льешь, Хемингуэй! — неодобрительно просипел владелец брюк.

— Так не тряси руками!

Второй собеседник был одет в черные спортивные штаны с фирменными «адидасовскими» лампасами вдоль шва. Штаны пузырились на коленках, словно надутые изнутри.

— И этот, племянник Ульяны, тоже здесь. Юрка, так его вроде? Он в Москве ментом тоже был и, говорят, в нормальной должности. Как икону украли, сразу примчался. Решил, наверное, посмотреть — мож, ему чего перепадет?

— Ну что ты за человек такой, Хрипа? Ты про кого-нибудь что-нибудь хорошее сказать можешь?

— А что? Хрен ли он тут нарисовался? На похороны не приехал…

— Приезжал он.

— Что-то я не помню.

— Нажрался потому что, как Каштанка на помойке. Вот и не помнишь.

— Чего?

— Да ладно. И на похоронах он был, и сейчас приехал по своим делам. Икона у Ульяны всю жизнь хранилась: нужно было бы забрать — забрал бы. И не работал Юрка никогда ментом. Если хочешь знать, он дом Вадиму этому отписал при мне. Зачем ты на людей наговариваешь?

— Ишь ты, какой правильный. То я не знаю, как за моей спиной про меня говорят.

— Тебе и в лицо говорят. А толку что?

Собеседники двинулись к лежащему рядом стволу березы. Дерево, видно, упало уже давно: кора местами облетела, обнажив черный ствол, ветки пообломались, и только тугой пучок вырванных из земли корней агрессивно топорщился в разные стороны. Под корневищем в земле просматривалась яма, доверху наполненная бутылками и прочим мусором.

Хрипатый с кряхтением уселся — оказался он щуплым мужиком, лет за пятьдесят, с хрящеватым желтым лицом и большой красной лысиной в окружении реденьких седых волос. Он, видно, мерз — кутался в черный бушлат с блестящими пуговицами. Собеседник его, прежде чем сесть, стряхнул труху. Присев, аккуратно пристроил рядом бутылку портвейна с надетыми на горлышко стаканами. Был он тоже далеко не первой молодости, но все же смотрелся посвежее собутыльника: и цвет лица поздоровее, и сам пополнее, и волосы, черные с проседью, густым ежиком топорщились на макушке. Из-под «адидасовской» куртки выглядывал растянутый ворот байковой водолазки.

— Давай, Василич, покурим, — предложил лысый.

— Ну не сволочь ты, Хрипа? Были же в магазине, что не купил?

— Забыл.

— Я тебе напоминал.

— Сигареты жалко? — Мутные глаза Хрипы, вмиг налившись злобой, внимательно уставились на собеседника.

Василич устало покачал головой и достал пачку. Взор Хрипы потух, он закурил, дал прикурить другу.

— Я Юрку хорошо знаю, — сообщил Василич. — Мы в детстве дружили. Ну, как дружили… Он-то постарше был, у них своя компания. Но я его прекрасно помню. Нормальный мужик.

— Что ж твой нормальный мужик к тебе в гости не зашел? — поддел Хрипа.

— А чего ему заходить-то? Я ему кто — сват или брат? Он вот у Федора Иваныча живет, потому что они как раз-таки друзья. А мы с ним всегда были привет-пока — и все.

— Зашел бы к ним, узнал, что они там…

— Сам и зайди.

— Я с этим козлом, с Иванычем твоим, гадить рядом не сяду.

— Это потому что он тебя, засранца плешивого, по всей деревне гонял, — мстительно осклабился Василич. — Помню, помню, знатное было представление.

— Пошел ты, знаешь, куда? — снова разозлился Хрипа. — Я его, суку, просто пожалел. Скандала не хотел. А ты зачем меня провоцируешь сейчас? Не можешь сидеть с человеком — пей один.

— Я-то выпью, — покивал Василич. — Только ты сам никуда не уйдешь, пока бутылка не закончится.

Он с видимым удовольствием наблюдал, как у Хрипы от злости багровеет лысина и лезут из орбит белесые, мутные глаза. За спиной у них, почти сразу за бревном, земля резко поднималась вверх. Подъем был настолько крут, что молодые березы, густо покрывавшие склон, вынуждены были изгибаться у основания, чтобы принять вертикальную ориентацию.

— Что ты на меня взъелся? — почти жалобно просипел Хрипа.

— Потому что человек ты поганый, — беззлобно пояснил Василич. — На-ка лучше, держи стакан.

Со спины не было видно, что они делают — казалось два пожилых мужика, наклонившись друг к другу, о чем-то заговорщицки переговариваются, но только вместо слов издают тихие булькающие звуки. Потом, будто вспугнутые, они резко отстранились друг от друга и синхронно вздернули головы: над поднятым торчком воротником бушлата задорно блеснула розовая лысина Хрипы, на мясистом щетинистом затылке Василича ожили, волной прокатились складки.