Осень Атлантиды - [69]

— Позволь? Ничего, что я на «ты»? — он обеими руками взялся за ее ступни, сжал, замер на мгновение и стал медленно омывать их. Ее смешные, полосатые от загара, ступни почти целиком помещались в его крепких ладонях.

Они молчали, он — видимо, потому, что обычай не требовал произносить ничего дополнительно, она — просто не зная, как себя вести. К тому же прикосновения его рук, как ей показалось — необычно горячих, привели ее в полнейшее замешательство.

Покончив с омовением, хозяин дома промокнул тончайшей салфеткой каждый ее палец и принялся за массаж, вылив себе в ладонь душистое масло. Тягучий сладкий запах поплыл по залу. То ли из-за этого плывущего запаха, то ли из-за его тонких изящных пальцев, то ли из-за полной фантасмагории происходящего, Таллури почти утеряла связь с действительностью. Но все же собралась с духом, сглотнула и только было намерилась сказать что-нибудь вежливое (неважно что, что угодно, только чтобы нарушить странную тишину), как он сам прервал молчание:

— Не говори пока ничего, зверек. Помолчим еще. Мой дом отвык от таких гостей. Боэфа! — позвал он. — Принеси то, что ты приготовила для гостьи.

Боэфа принесла фрукты, орехи в сиропе, сладкие пирожные, сок в высоком запотевшем кувшине. Поставила бокалы и тарелки. Принесла и тот кувшин, из которого наливала хозяину в стеклянную чашу.

— Это вино, — показал на него взглядом господин Нэчи. — Хочешь?

— Я никогда не пила вина, — призналась Таллури.

— Да? А я пью вино. Попробуй. Впрочем, я, кажется, забыл, как принимать гостей. Угощайся, чем хочешь, не смотри на меня. А я расспрошу тебя о том о сем. Немного.

* * *

Немного…

Немного? Они проговорили до самой темноты. Таллури всё сидела на диване, устланном гобеленом, хозяин дома — напротив, в принесенном откуда-то из глубины комнат кресле с высокой спинкой и подлокотниками в виде огромных точеных крыльев то ли птицы, то ли грифона.

Она уже успела рассказать ему о себе почти все. Даже об их последней затее, для осуществления которой они нуждались в его совете и помощи. И даже о том, что они мечтали бы помочь «эволюционистам» (господин командующий поднял бровь) хоть чем-нибудь.

Он слушал молча, изредка поощряя ее рассказ короткими вопросами явно для того лишь, чтобы она ни в коем случае не умолкала. И всё посматривал сумрачно на макушечку кристаллической пирамидки в кожаном оплетье, что висела на ее шее, время от времени отпивая искрящееся вино из чаши, что принесла служанка взамен разбитой.

Наконец Таллури собралась уходить (пораичестьзнать!), но хозяин дома удержал ее, выказав удивление:

— Уйти? Ты хочешь уйти? Ах, так велит учтивость. То есть еще одно правило, да, детка? Соблюдем его или нарушим?

Ей и в самом деле не хотелось уходить. Она ужасно устала, конечно, но дело было в другом: Таллури осознала, что не может оставить его одного в этом странном пустом доме, не может прервать начатый разговор. И мечтает унять штормовое море в глубине его глаз. Правда, не знает как.

— Я бы не ушла, господин Нэчи, — проговорила она, едва ворочая языком от усталости, — да только… удобно ли?

— Не думаю, что для тебя важны правила. Но, если хочешь, я подскажу тебе, по крайней мере, одну причину, по которой тебе следует задержаться.

— Да-да, я слушаю!

— Тебе следует — заметь, по правилам! — чем-нибудь отблагодарить меня.

Таллури смотрела на него в замешательстве — его глаза будто таили улыбку.

— Не можешь ничего придумать, — прокомментировал господин Нэчи. — Что ж, тогда я имею право высказать любое пожелание.

— Пожелание?..

— Ну да. Ведь таковы правила! — теперь его глаза точно смеялись. — Я хочу, чтобы ты мне спела!

— Здесь? Сейчас?

— Что ж тут такого? Я знаю, что ты прекрасно поешь и часто радуешь своих друзей песнями. Порадуй и меня.

Таллури чуть не задохнулась от смущения. Было ясно, что никакой песни у нее сейчас не выйдет. И чем внимательнее общественный покровитель на нее смотрел, чем дольше тянулась пауза в разговоре, тем безнадежнее становилась ситуация с пением.

— Понятно, — подвел он итог, — не споешь. Она развела руками:

— Простите. Кажется, и правда, не выйдет. Но я обещаю, что как-нибудь обязательно вам спою!

— Судьба, ты слышишь ее? — господин Нэчи, будто в шутку, обратил лицо вверх, призывая в свидетели невидимое. — Обещание прозвучало! Но раз ты не можешь, тогда я сам спою. Я не всегда был таким неотесанным солдафоном, так что не бойся, это не будет совсем уж скверно. Боэфа, гитару!

Таллури ожидала, что сначала зазвучат струны — хотя бы несколько пробных аккордов. Но вдруг, безо всякого вступления гитары, в тишине зазвучал его голос. Она даже не поняла вначале, подумала, что он просто начал рассказывать что-то тихим голосом, и было странно слышать его низкий, чуть хрипловатый тембр. Господин Нэчи будто нехотя говорил о том, о чем говорить, может быть, трудно, может быть — больно, а может — поздно. Тихо звучали слова на незнакомом ей языке, но невозможно, нереально было отвлечься от этих звуков. Они притягивали, завораживали, заставляли вслушиваться в их поток, силу, ритм.

И только тогда, когда казалось — она вот-вот начнет понимать каждое слово, особенно вот этот рефрен: «Элми-он каэро таэла» — только тогда вступили струны и полилась потоком музыка. Господин Нэчи не слукавил, на гитаре он играл просто великолепно. Он играл так хорошо, что она отвлеклась от слов и только с наслаждением вслушивалась в завораживающую мелодию.