Осень ацтека - [132]

Для танцев в честь Старца и Праматери или в честь не столь давно усопших предков мужчины надевали веерообразные головные уборы, но не из перьев, а из колышущегося тростника. Танцы, призванные отгонять злых духов чапайекам, исполнялись в отвратительных, вырезанных из дерева и обмазанных глиной масках, причём вы не нашли бы и двух, похожих одна на другую. Ну а отмечая победу над врагом — или просто предвкушая её, — воины танцевали в шкурах койотов, вдобавок нацепив зубастые головы мёртвых животных.

Существовал у йаки и особый танец, исполнявшийся только одним человеком, лучшим танцором деревни. Этот танец считался верным средством привлечь дичь, и прибегали к нему в тех случаях, когда засуха или эпидемии опустошали обычные места охоты. Надо признать, это было и вправду впечатляющее зрелище, доставлявшее тем большее удовольствие цивилизованному человеку, что в данном случае плясун обходился без какой-либо «музыки». Абсолютно нагой мужчина прикреплял ремешками к своей голове голову самого красивого, какого только удавалось добыть, оленя с роскошными ветвистыми рогами, брал в обе руки по искусно вырезанной деревянной погремушке (они тарахтели в такт его движениям) и принимался выделывать коленца, то подпрыгивая на манер вспугнутого оленя, то приплясывая, как беззаботный оленёнок, то припадая к земле, подобно крадущемуся шакалу, то вскидывая голову, в подражание высматривающему добычу охотнику. Бывало, что плясуну приходилось исполнять этот танец до изнеможения, много ночей кряду, прежде чем какой-нибудь разведчик докладывал, что дичь наконец вернулась в свои обычные места обитания.

Вождь Танцев объяснил мне через Г’нду Ке, что танец, привлекающий дичь, действует лучше всего в том случае, если танцор исполняет его вокруг жертвенной «оленихи». С этой целью женщину туго заматывают в оленью шкуру, а после исполнения танца, как настоящую олениху, убивают, свежуют, расчленяют, готовят и поедают. Причём за трапезой мужчины облизывают губы и довольно причмокивают, чтобы лесная дичь уловила их благодарность.

— К сожалению, — признался мне вождь, — в последнее время майо не совершали набегов на чужие деревни с целью похищения женщин, так что я, увы, не могу порадовать гостей столь восхитительной церемонией. Конечно, тут полно женщин майо, но все, от кого не жалко избавиться, — последовал кивок в направлении Г’нды Ке, — слишком жёсткие, несвежие и костлявые, чтобы с наслаждением есть их, облизывая губы.

Г’нда Ке умудрилась принять обиженный вид и надуться, оттого что к ней даже в этом случае проявили неуважение.

Меня совершенно не смущало, что мужчины йаки, по причинам, представляющимся мне нелепыми, проводят полжизни в танцах. Главное, что вторую половину жизни они предаются свирепому, яростному кровопролитию, а ведь именно это мне и требовалось. Когда Г’нда Ке перевела мои слова пятерым йо’онут, они весьма приятно удивили меня, откликнувшись на моё предложение с большей охотой, чем некоторые из вождей рарамури.

— Белые люди... — пробормотал вполголоса один из старейшин. — Да, мы слышали о белых людях. Наши сородичи, то’оно о’отам, утверждали, что некоторые из чужеземцев забредали в их страну. Более того, они утверждают, будто даже видели однажды чёрного человека.

Другой старейшина пробурчал:

— И куда только катится мир? Все люди должны быть одного цвета. Такого, как мы.

Третий засомневался:

— А как нам узнать, правду ли говорили эти выродки из народа Пустыни? Будь они настоящими йаки, они не преминули бы снять с этих диковинных существ скальпы, чтобы доказать их существование.

— Но мы ведь никогда не видели скальпов коварных чапайекам, — возразил четвёртый, — однако прекрасно знаем, что они существуют. Хотя уж они-то и вовсе не имеют цвета — эти невидимые злые духи.

А пятый старейшина, отвечавший за военное дело, заявил:

— По моему разумению, нашим воинам будет полезно, разнообразия ради, сразиться к кем-нибудь кроме своих же родичей.

— Согласен, — поддержал его Вождь Танцев. — Давайте отправимся все. А в деревне оставим только Танцора Оленя и ещё нескольких, чтобы было кому почтить Старца с Праматерью.

— Но ведь ещё надо отгонять чапайекам, — вставил Хранитель Обычаев.

— Таге или иначе, но, уж конечно, все люди с нормальным цветом кожи должны объединиться, чтобы истребить этих безобразных пришельцев, — заявил Хранитель Веры. — Я предлагаю взять в предстоящий поход наших родичей опата и кайта.

Старейшина, отвечавший за военное дело, заговорил снова:

— А почему бы не призвать ещё и дальних родичей то’оно о’отам? Это будет самый величественный союз соплеменников. Да, именно так мы и сделаем.

Таким образом, на совете старейшин было решено, что Бакум пошлёт воина, «несущего жезл перемирия», дабы тот распространил мой призыв по всем Восьми Священным Городам, а другого посланца направит к живущему на отшибе народу Пустыни. В ответ на подобное великодушие я пообещал, что один из моих воинов сопроводит всех мужчин йаки на юг, к месту нашего сбора в Шикомотцотле, тогда как другой останется здесь, в Бакуме, чтобы, когда явятся воины народа Пустыни, показать дорогу и им. Кроме того, я предложил по прибытии всех этих йоим’сонтаом в Шикомотцотль снабдить их обсидиановым оружием, намного превосходящим кремнёвое. Принять проводников старейшины согласились, но менять оружие с негодованием отказались, заявив, что предпочитают воевать теми же средствами, какими воевали все их многочисленные предки, включая и самого Старца. Мне достало благоразумия не возражать.