Оседлай волну - [83]

Надгробную речь сказал отец Престона. Айка поразил его голос. Это не был голос проповедника, по крайней мере, он нисколько не походил на голоса тех проповедников, кого слушала по радио его бабка, а других ему слышать не приходилось. Самый обычный голос, и в нем сквозили усталость и боль. Отец Престона был крупный старик, пожалуй, даже выше, чем Престон, но не такой мощный, и когда Айк смотрел на него, то видел своего друга.

Одет он был в дешевый синий костюм. На нем был темный галстук и черные ботинки. Налетающий порывами ветер развевал жидкие пряди седых волос. Руки у него были опущены, в одной он держал Библию. Луч солнца скользнул по гладкой металлической крышке стоящего рядом с ним гроба, и она засияла так же ярко, как оставшиеся на дороге мотоциклы. Старик оглядел свою разношерстную паству.

— Мой долг пред лицом Господа нашего, — заговорил он, и голос его заставил забыть жару и унылый серый пейзаж, — сказать несколько слов. Я не стану судить моего сына, ибо суд вершит тот, кто читает сердца, как раскрытую книгу. Но здесь собрались вы, его друзья, и я не могу не обратиться к вам в этот день.

Он взглянул в мутные глаза байкеров, и они ответили на его взгляд. По бородатым лицам катился пот, и Айк подумал, что не многие из них способны спокойно выстоять проповедь.

— Я не отниму у вас много времени, — продолжал старик. В небе пролетал самолет, и он дождался, пока шум утихнет. — Хочу лишь напомнить вам слова Иоанна: «Ибо так возлюбил Бог сей мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную… Суд же состоит в том, что свет пришел в мир, но человек возлюбил тьму больше света». — Через разверстую могилу он посмотрел, как томятся и истекают потом «бесовские отродья». — Мы вольны выбирать. Перед нами жизнь и смерть. Благословение и проклятие. — Впервые голос его дрогнул.

Он склонил голову и вгляделся в зияющую яму. Айк корчился в своем костюме. Воротник намок, по спине бежала струйка пота. Ему вдруг стало очень жалко старика, ведь Престон его единственный сын. А знает ли он, что Престон был не такой, как эта косматая толпа, стоящая сейчас перед ним? Самоубийство его сына не было безумным желанием воспарить над условностями, воплощением мечты извечного неудачника править миром или разрушить мир. Напротив, оно было рождено желанием оставить после себе нечто больше, чем проклятия. Престон носил свою татуировку, словно власяницу и вериги. И Айку подумал, что у Престона и его отца было больше общего, чем думали они сами.

Старик продолжал, уже не поднимая головы, и слова его стало трудно расслышать. «Господи, на Тебя упование наше. Ты единый судия грехам нашим, да пребудет с нами милосердие Твое. Ибо на все есть воля Твоя…» Он говорил что-то еще, но слова потонули в реве очередного самолета и карканье сорвавшейся с деревьев вороньей стаи.

Когда проповедь закончилась, никто не знал, что делать. Отец Престона так и стоял у раскрытой могилы. Собравшиеся переминались с ноги на ногу. Один парень, которого Айк уже где-то встречал, совсем молодой, чуть старше двадцати, украдкой пытался фотографировать. Айк подумал, что он, должно быть, из какой-нибудь газеты, что заинтересовалась этой историей. Когда старик закончил, раздался тихий щелчок. В этом было что-то неуместное, и один из байкеров запустил в фотографа банкой из-под пива. Банка просвистела в воздухе, разбрызгивая пену и сверкая на солнце, и упала, едва не угодив тому в голову. Молодой человек быстренько убрал камеру и ретировался. Айк оглядел байкеров. Ему показалось, что это Моррис швырнул банку, но полной уверенности не было. Все же ему хотелось думать именно так, и, если бы они были в дружеских отношениях, Айк поблагодарил бы его за это.

Он продолжал стоять, немилосердно потея и мучаясь в тесном костюме, пока не набрался смелости подойти к отцу Престона. Он хотел хоть что-нибудь сделать для Престона, хотел сказать старику, что он, Айк, думал о его сыне, попробовать как-то выразить это словами. Но ему не удалось. Айк поймал себя на том, что мямлит и заикается, а старику неловко его слушать. Потом он и сам не мог припомнить, что говорил: что-то насчет того, что Престон был не такой, как другие, и своей смертью он спас человеческую жизнь, а может, и не одну… Он не был уверен, что сумел выразить то, что хотел. Даже не был уверен, рад ли тому, что сделал, но, наверное, все же он был рад. Старик ничего не ответил, терпеливо подождал, пока Айк закончит, кивнул и пошел прочь. Он шел по лугу, держа в одной руке Библию, а другой обнимая за плечи маленькую седую женщину, наверное мать Престона. Подул ветер, и Айк заметил, как захлопали у старика по лодыжкам широкие брюки и взъерошились пряди седых волос. Айк стоял возле самой могилы и смотрел, как они шли. Над ним пролетел еще один самолет, но его гул потонул в реве дюжины моторов, которые разом ожили на окраине пустынного кладбища.

Глава сорок шестая

В Хантингтон-Бич он вернулся вначале октября. Мишель там не было, но в меблирашке его ждало письмо. Она писала, что сейчас живет у отца, он прислал ей денег и Айк может приехать, если захочет. Там был и адрес — городишко где-то к северу, выше по побережью. Айк сложил письмо и спрятал в карман джинсов. Мишель была одной из причин его возвращения в Хантингтон. Она да еще одно незавершенное дело. Он собирался найти Фрэнка Бейкера и поговорить с ним напоследок.