Осажденный Севастополь - [181]

Алексей Глебов внимательно слушал, и разные мысли роились в уме его. "Странная вещь эта война! Сколько непонятного и противоречивого в человеческой натуре!" Таков был общий вывод из его размышлений.

Простившись с приятелем, он поспешил к знакомому домику, где жила акушерка. Домик, судя по внешнему виду, был все еще цел и невредим.

Глебов был так взволнован предстоящим свиданием с Лелей, что забыл даже постучать в дверь ее комнаты и сразу отворил ее.

Леля сидела у столика, спиною к двери. Ее густые волосы были завязаны узлом вокруг гребня. Она сидела, оперши голову на руки и задумавшись. Услыша скрип двери, она обернулась.

— Ах, это вы? — сказала она. — Ради Бога, скажите, сегодня больше не будет бомбардировки?

Она встала, не подавая руки Глебову, и тотчас села, почти отвернувшись от него, но Глебов уже успел заметить неестественную для девушки полноту ее стана.

"Неужели она замужем?" — наивно подумал Глебов. Жизнь, полная тревог, лишила его всякой сообразительности в делах житейских.

У Глебова точно камень свалился с плеч; но в то же время внутренняя досада овладела им.

"Если бы я знал, что она замужем, я никогда бы не бежал сюда сломя голову", — мелькнуло у него в уме. "Что за пошлый эгоизм с моей стороны!" послышался ему, как бы в ответ на первую мысль, внутренний голос.

— Ручаться нельзя, Елена Викторовна. Отчего бы вам не переехать на Северную? Будь я на месте вашего мужа, я бы давно заставил вас переехать.

— Какого мужа? Откуда вы знаете, что я замужем? — сказала Леля и вдруг запнулась и вспыхнула. "Боже, что я наделала! Как он деликатен и как я глупа и бестактна!" — подумала она.

— Простите… Я сказал так, потому что мне сказали… — пробормотал Алексей Глебов, крайне смущенный этим ответом. — Но все равно, — прибавил он, — я сам как хороший ваш знакомый считаю себя вправе дать вам совет перестать рисковать вашей жизнью.

— Я не боюсь, — сказала Леля. — Вы слышали, — прибавила она, — что у меня недавно умер отец?

— Боже мой! Елена Викторовна! Я ничего не знал! Ради всегц святого, не примите мои слова за обыкновенную пошлую фразу, я от души говорю вам, что глубоко, глубоко сочувствую вашему горю!

— Благодарю вас, — сказала Леля, которую уже не в первый раз поразил искренний тон Глебова. — Я вижу, что вы действительно добрый человек, каким я вас считала.

Слезы блеснули на глазах ее.

— Елена Викторовна! — сказал Глебов, взволнованный ее скорбью. — Вы сочтете мои слова кощунством, и действительно с моей стороны кощунственно говорить с вами так, когда вы глубоко огорчены, но, поверьте, я говорю это от чистого сердца… Конечно, я не могу заменить вам ни отца, ни брата, но если вы хотите иметь друга, человека, способного ценить вас и сочувствовать вам, то вы найдете его во мне!

— Благодарю вас, — еще раз сказала Леля, протянув руку Глебову.

Он пожал эту исхудалую ручку своей сильной рукой, почерневшей от загара и от порохового дыма.

— А где брат ваш? — спросила Леля.

— Он вторично ранен и в госпитале.

— Ранен? Бедный мальчик. Неужели опасно? Я тоже не из одного любопытства спрашиваю, поверьте, Алексей Николаевич, мне очень жаль его.

— Рана серьезная, но опасности для жизни нет, и он поправляется. За ним ухаживает сестра милосердия, и мой братец уже успел в нее влюбиться, что немало способствует хорошему исходу его болезни.

Леля горько улыбнулась, вспомнив, как этот мальчик был влюблен в нее.

— Мой брат удивительно влюбчив, — сказал Глебов. — Я не понимаю таких натур: он влюбляется чуть не каждый год. По-моему, любить можно только раз в жизни.

— Да, вы правы, — сказала Леля. — Не знаю, любили ли вы когда-нибудь, но кто испытал это чувство, тот понимает справедливость ваших слов.

— Елена Викторовна! — умоляющим тоном сказал Глебов. — Вы были так великолепны, что приняли мою дружбу. Докажите же, что вы действительно мой друг. Я знаю отличную квартирку в Николаевских казармах у одного моего знакомого семейного офицера, он с удовольствием даст вам комнату, маленькую, но спокойную, даст вам бесплатно и за обед возьмет с вас очень дешево.

"За комнату я сам буду платить", — думал Глебов.

Леля сначала не соглашалась; ей было совестно пользоваться добротою Глебова и еще более совестно своего положения.

"Но ведь он не мог не заметить, — подумала Леля. — Теперь у меня такая ужасная талия, что слишком бросается в глаза… Иначе с какой стати он спросил бы меня о муже? Нет, он просто в высшей степени деликатный и благородный человек. Ведь он "его" товарищ по батарее, а в батарее, вероятно, все знают обо мне…"

Но самое главное, что побудило Лелю уступить просьбам Глебова, была мысль о ребенке.

— Я готова, но под одним условием: если Ирина Петровна, дама, у которой я живу, также переедет на Северную куда-нибудь поблизости. Я жду ее с минуты на минуту.

Леля не решилась сказать: "Мне скоро понадобится помощь акушерки, а на Северной, кажется, нет такой".

Сомнения разрешились приходом Ирины Петровны, которая, не зная о разговоре Лели с артиллерийским офицером, сама заявила, что переезжает сегодня на Северную у самой пристани, и предложила Леле ехать с нею.

Леля сообщила ей план, придуманный ее "старинным знакомым", как она назвала Глебова. Акушерка вполне одобрила этот план.