Осажденный Севастополь - [176]

— Что мне здесь делать, доктор? — спросил он, не догадываясь, что имеет дело с знаменитостью.

— Делайте что хотите! Тут некогда разговаривать с вами: видите, какая каша. А вот, подержите-ка мне этого молодца!

В углу стоял солдатик с простреленным пулею большим пальцем. Пирогов сделал знак фельдшеру.

— Этого без хлороформа, нет времени! — сказал он и при содействии офицера и фельдшера принялся за вылущивание пальца. Солдат стал кричать и барахтаться.

— Молчи, не то всю руку отрежу! — прикрикнул Пирогов.

Солдат перестал барахтаться, но отрывисто вопил:

— Ваше благородие! Явите божескую милость! Заставьте Бога молить!

Но операция была уже кончена, и фельдшер начал перевязывать.

— Это что за чудак-оператор? — спросил офицер.

— Как! Вы Николая Ивановича не знаете? — спросил фельдшер, с некоторым сожалением взглянув на офицера.

"Дай Бог и не знать!" — мелькнуло в уме у дежурного офицера, но из любопытства он стал искать знаменитого оператора, чтобы еще раз взглянуть на него. Пирогов уже ушел в другую комнату, где кипели самовары и сновали сестры милосердия в белых капюшонах, а также солдаты, фельдшера. Здесь же была княгиня, умолявшая одну из сестер дать графу Татищеву поскорее хоть стакан чаю, так как раненого мучила жажда.

Дежурный офицер наткнулся на носилки, в которых несли неопределенную массу, издававшую едва внятный, изнемогающий стон. Заглянув поближе, он увидел окровавленные кишки вперемешку с кусками одежды пластуна и еще какую-то кровавую массу вместо головы.

— Этого в Гущин дом! — решил, махнув рукою, попавшийся тут же дежурный врач. — Нечего было и носить сюда!

Офицер знал, что в дом Гущина несут лишь безнадежных. Только что пронесли эти носилки, как внесли другие и, сняв с них раненого, положили его на кровать подле той, где лежал граф Татищев.

Княгиня добыла наконец стакан чаю и принесла графу. Он с благодарностью посмотрел ей в глаза.

— Кажется, мне лучше, Лиза, — сказал он слабым голосом. — Думаю, что обойдется без ампутации.

— Я уже хлопотала о тебе, — сказала княгиня. — Тут ничего не добьешься. Едва могла найти Пирогова. Тебя перенесут в другую палату, там будет спокойнее… Здесь такой шум, такие ужасы…

Татищев пристально вглядывался в только что принесенного раненого… "Неужели это он?" Граф вздрогнул. Да, действительно он. От волнения графу сделалось хуже, его стал мучить озноб. В раненом граф узнал отца Лели капитана Спицына. Графа так потрясла эта неожиданная встреча, что он вскоре стал бредить и впал в забытье. Княгиня не спала всю ночь, ухаживая за ним.

Утром графа перенесли в другую палату, так как нашли, что дело обойдется без ампутации. Как нарочно, в эту же палату перенесли и капитана.

Капитан Спицын был ранен осколком бомбы, влетевшей в трубу его дома и разнесшей в прах все убранство его "каюты". Очнувшись, капитан сказал только:

— А ведь про трубу я и забыл! Ну что стоило засыпать ее землею!

Осколком бомбы его ранило в живот, и доктора сомневались в выздоровлении, так как помощь была подана слишком поздно: много времени прошло, пока Иван успел найти носильщиков, и капитан велел во что бы то ни стало нести к знакомому флотскому доктору, служившему теперь на главном перевязочном пункте.

Утром у капитана живот потемнел, и доктора обнаружили признаки начавшейся гангрены. Знакомый доктор со слезами на глазах сказал об этом капитану.

— Ну, что же, умирать когда-нибудь надо, — сказал спокойно капитан. Доктор, у меня есть к вам просьба. Исполните?

— Как вы можете спрашивать!

— Видите эту даму, сидящую у изголовья молодого артиллерийского офицера. Попросите ее подойти сюда, мне надо сказать ей несколько слов.

Доктор исполнил поручение.

Граф спал, и княгиня, ничего не зная о капитане, не нашла возможным отказать раненому. Она подошла к нему.

— Скажите, сударыня, обманывают ли меня глаза или нет, ведь это граф Татищев лежит там?

— А вы знаете графа? — с живостью спросила княгиня.

— Знал, знал немного… Простите за вопрос: мне уже не долго жить и мне простительно любопытство… Вы его супруга, родственница или просто знакомая?

— Знакомая, хорошая, старинная" знакомая, — слегка покраснев, сказала княгиня.

— Больше ничего, сударыня. Благодарю вас, не отказали ответить старику. Еще одна просьба: позовите сюда сестру, которая утром давала мне лекарство, ее фамилия, кажется, Лоде.

Княгиня исполнила и эту просьбу и поспешила опять к изголовью графа.

Капитан попросил сестру милосердия достать ему клочок бумаги и карандаш и, несмотря на нестерпимую боль, мучившую его, кое-как нацарапал записку, умоляя сестру Лоде доставить ее каким бы то ни было образом по принадлежности. Записка была адресована на имя дочери.

"Боже мой! А ведь, говорят, Корабельная вчера страшно пострадала!" мелькнуло в уме капитана.

— Ради Бога, скорее, скорее пошлите записку! — умолял он сестру милосердия, которой удалось отыскать казака, взявшегося мигом исполнить поручение.

Часа через два в палату вошла бледная, с исхудалым лицом, но слишком полной талией молодая женщина, в которой нелегко было сразу узнать прежнюю Лелю. Она шла довольно быстро, но все же, проходя мимо кровати графа Татищева, не могла не заметить его, так как граф уже проснулся и, сидя в постели, смотрел на входную дверь. Глаза их встретились, и Леля, вскрикнув, упала без чувств на пол. Княгиня видела это, заметила смущенный взгляд графа, дрожащего как в лихорадке, вспомнила историю с письмом и чутьем, свойственным ревнивым женщинам, мгновенно поняла все. Она бросила на графа гневный, уничтожающий взгляд и, овладев собою, первая подбежала к Леле, чтобы подать ей помощь.