Осажденный Севастополь - [142]

Глебов посмотрел на часы.

— Черт возьми, как поздно! Спешу кончить…

— Да ты только что начал, Алеша, ради Бога, расскажи, интересно! Только не о барышнях, они мне и в Петербурге надоели. Говори о последнем сражении.

— Да что рассказывать! Вечером с разных сторон стали прибывать войска в город. Я искал знакомых офицеров. Спрашиваю об одном — убили. Спрашиваю о подполковнике Гореве — одном из лучших офицеров Тарутинского полка, говорят, пропал без вести. Насилу нашел одного знакомого.

— Ну что, — спрашиваю, — как дела?

— Были в неприятельском лагере. Вот трофеи: галеты, изюм, рис, английская каска. Мы свое дело сделали.

— Ну а чем кончилось?

— Пришли назад. Генерал Соймонов убит: его прострелили в живот насмерть в самом начале дела, и он уже умер; командир бородинцев Шалюта-Веревкин опасно ранен, из приближенных Меншикова многие контужены: его сын Владимир в шею, флигель-адъютант Альбединский и (недавно, вернувшийся из Петербурга) Грейг — в голову, под Данненбергом убиты две лошади…

— Ну а неприятель? Кто же кого поколотил? — спросил я.

— Эх, брат, — отвечает мой приятель, — лучше не расспрашивай, мы, брат, сильно пописались. Наш полк второпях переколотил своих же бутырцев, а на московцев мы чуть не пошли в штыки! И угораздило их идти в дело в каких-то диковинных шапках…

Тут, брат Коля, я понял, что наше дело было проиграно. Не хотелось более расспрашивать… Ну, теперь пора идти по разным мытарствам; иди со мною, если хочешь, а не то оставайся здесь, отдохни. Подробности расскажу тебе в другой раз, да сам, если хочешь, расспроси в Севастополе…

— Алеша, голубчик, не мучь, хоть вкратце расскажи!

— Времени нет… Спешу… — решительно сказал старший брат и стал одеваться.

Младший Глебов предпочел отдохнуть и разлегся спать в номере, занимаемом братом, так и не узнав подробностей инкерманского дела. Брат на прощание только прибавил, что в деле участвовали великие князья Николай и Михаил Николаевичи и что князь

Меншиков был крайне встревожен, когда великим князьям пришлось ехать под градом неприятельских снарядов.

III

Об инкерманском деле было столько различных толков, что в них действительно трудно было разобраться.

Ходили странные слухи, что будто бы диспозиция, давно составленная князем Меншиковым, была послана на одобрение в Петербург. Император Николай, весьма недовольный Меншиковым за Алму, на этот раз был так доволен, что сообщил подробности диспозиции прусскому посланнику Рохову, тот телеграфировал в Берлин, из Берлина дали знать в Лондон, а из Лондона сообщили обо всем лорду Раглану. Лорд Раглан получил это важное сообщение накануне сражения и успел принять некоторые меры.

Как бы то ни было, но следует прибавить, что самая диспозиция была весьма неясна, не говоря уже о том, что Меншиков сообщил ее главным начальникам лишь за несколько часов до выступления, не дав им времени обсудить и обдумать то, что им было поручено.

Но мы предоставим историкам восстановить истину и воздать каждому из исторических лиц должное, а сами последуем за старшим из братьев Глебовых, Алексеем, который из гостиницы "Золотой якорь" поспешил в здание, где помещалось интендантство.

Было десять часов утра, но, зная, какая ватага приемщиков должна была нахлынуть в этот день, Глебов быстро шагал по грязным улицам, внутренне ругая себя за то, что увлекся разговором с братом и потратил столько драгоценного времени. Глебов не ошибся в своих опасениях: придя в интендантское управление, он застал здесь человек сорок приемщиков от разных частей войск. Лица большей части этих офицеров имели выражение, далеко не способное ободрить вновь прибывших. Видно было, что деньги достаются здесь не легко. В числе офицеров попался один гусар, которого Глебов немного знал.

— Ну, батюшка, попали, как говорится, в самый раз, — сказал гусар шепотом на ухо Глебову, отведя его в сторону. — Я вам скажу по секрету: мне писарь шепнул, что сегодня привезли из Петербурга миллион. Секретарь будет, конечно, врать нам с три короба, но вы ему не верьте, это христопродавец, впрочем, очень любезен, если вы сумеете его подмазать.

— То есть как это подмазать? — спросил вполголоса Глебов.

— Тс, тс… не кричите, а то еще услышит и обидится… Натурально как! Экая вы святая простота! А еще из университетских… Да вы, впрочем, математик; будь вы юрист — тогда другое дело, одним словом, предложите ему аржанов — и все будет чудесно.

— Я на это не уполномочен от своей батареи, — сухо ответил Глебов, высвобождая свою талию из объятий гусара.

Тот несколько насмешливо взглянул на Глебова и сказал:

— Ну, делайте как знаете. Я хотел вам дать товарищеский совет, а там как хотите.

Глебов, мало имевший случаев сталкиваться с дельцами и живший светлыми студенческими преданиями, был неприятно поражен словами гусара. Он знал, что наши войска терпят если не нужду, то, во всяком случае, крайний недостаток. Продовольствие армии было в совершенном беспорядке. Особенно же скудно было довольствие лошадей. На фураж отпускались огромные суммы, а между тем лошадей вместо сена кормили морскими сухарями да мелким дубовым кустарником. Солдаты так и выражались, что лошадей кормят дубьем. Глебов знал, что невозможные дороги столько же в этом виноваты, как и бесчестность некоторых командиров; но он считал таких командиров исключениями, был уверен, что два-три честных человека, подобных ему самому, могут переделать все. Об интендантстве он давно уже слышал весьма нелестные отзывы, но был уверен, что при своей энергии не дастся в руки никаким хищникам. Он твердо решил взяток не давать. "Ведь не могут же мне отказать в том, чего я требую по закону", — думал Глебов.