Осажденная крепость - [192]

Чжуншу всерьез задумался, потом сказал, покачав головой:

— Здесь нет книг…

Верно, можно обойтись без любых материальных благ, но трудно жить без книг. А у него в чемодане был лишь словарь иероглифов, записная книжка и несколько эстампов каллиграфических надписей.

Я задала второй вопрос:

— Ты не раскаиваешься, что тогда не уехал за границу?

— Время течет, но я остаюсь прежним, — ответил он.

Чжуншу всегда принимал решения моментально, как будто не думая, и никогда не отступал назад. Я же долго размышляла, прикидывала в уме возможные последствия, и тем не менее наш выбор всегда оказывался одинаковым. И, коль скоро выбор был сделан нами самими, причем сознательно, не вслепую, нам оставалось лишь забыть об иллюзиях и делать то, что выпало на нашу долю.

Когда школа перебралась в Минган, произошли некоторые изменения. Теперь между нашими с Чжуншу общежитиями стояло лишь несколько домов — за пять-шесть минут мы могли добраться друг до друга. В общежитиях были черепичные крыши, цементные полы и застекленные окна, нам уже не приходилось выстраиваться в очередь в «туалет» из тростниковых циновок. Кормили здесь лучше, чем в столовой нашего Отделения, да и Аюань то и дело присылала из Пекина продукты. В комнатах стало просторнее, можно было достать из чемоданов хотя бы немногие имевшиеся книги и письменные принадлежности. Дочь стала присылать нам литературу на иностранных языках, другие также получали посылки, и можно было потихоньку обмениваться книгами и с удовольствием перечитывать знакомые страницы. Места вокруг были тихие, уединенные, так что нетрудно было найти подходящие маршруты для прогулок, а гулять вдвоем было куда приятнее, чем встречаться на огороде. Нас не загружали ни физической, ни умственной работой, и было неловко получать жалованье, ничего не делая. Но еще больнее было смотреть, как молодые, здоровые люди целыми днями произносят речи, не занимаясь никаким полезным трудом.

В «школе» фактически не велось никакой работы, но покидать ее было нельзя. До железнодорожной станции можно было добраться пешком за час с небольшим, но без справки от военно-пропагандистского отряда билетов не продавали. Случилось так, что у Чжуншу разболелись зубы, а у меня стало плохо с глазами. Мы одновременно испросили разрешение и поехали лечиться в близлежащий город Синьян. В тамошней больнице изобрели новый метод «удаления зубов с проверкой пульса»: вам проверяют пульс и тут же выдергивают зуб. Пациенты, не желая испытывать на себе это новшество, разбежались, а за ними последовали и мы с Чжуншу. Взамен мы решили осмотреть какую-то достопримечательность (забыли ее название). Мы обнаружили насыпной холм, полувысохший пруд с полуразрушенным мостом и плантацию лекарственных растений на склоне холма. Настроение у нас было как нельзя лучше — ведь мы на целый день вырвались из «школы». Потом я снова съездила в Синьян — оказалось, что у меня повреждены слезные протоки. Нужно было ехать лечиться в Пекин, но военно-пропагандистский отряд наотрез отказал в разрешении на отпуск. Более того, оказалось, что без специального направления от Отделения меня даже не записали бы к врачу. Видимо, такой порядок был введен для того, чтобы никто не смог под предлогом лечения задержаться в столице.

И все же мне повезло — разрешение было получено, а когда курс лечения закончился, я приехала в «школу» вместе с Аюань, чтобы она смогла повидать отца. Мы были уверены, что он встретит нас на вокзале, но его там не оказалось. Не встретился он и по дороге в «школу». Только там я узнала от общих знакомых, что после моего отъезда он разболелся — приступы астмы, высокая температура. Лекарские познания медработницы его роты не дотягивали даже до уровня «босоногого врача»; она сама призналась мне, что впервые в жизни делала укол в вену и от волнения забыла снять жгут с руки Чжуншу. Все же сделанные ею два укола возымели действие, и к нашему приезду температура у мужа спала. После этого медработница не раз напускала на себя комически важный вид и повторяла: «Господин Цянь, не забывайте, что я ваша спасительница!» И в самом деле — если бы она не захотела или не посмела сделать уколы, его пришлось бы везти в какое-то другое место, и бог знает чем бы это кончилось.

Приезд дочери принес нам немалое облегчение. Но люди вокруг нас продолжали испытывать беспокойство — им нечем было заняться, они не знали, что их ждет. С тех пор, как пришло известие о том, что Линь Бяо «сыграл в ящик», борьба против так называемой «группы 16 мая» в «школе» прекратилась. Но даже те, кого по возрасту или состоянию здоровья вернули в Пекин, не занимались своим делом, а лишь ходили на митинги и политзанятия.

Верно говорят, что наши надежды в конце концов обычно сбываются, рано или поздно, но уже не приносят ожидаемой радости. В марте 1972 года было объявлено об отправке в Пекин второй группы пожилых и больных; на сей раз в списке значились и я и Чжуншу. Мне больше хотелось уехать вместе со всеми курсантами, но раз образовалась вторая группа, значит, будут третья, четвертая… Да и остающиеся искренне радовались за нас — даже устроили нам проводы. Мы полакомились клецками в бульоне и пельменями с начинкой из мяса и дикорастущих трав. Приготовить все это оказалось возможным потому, что в общежитии еще оставались жаровни, обогревавшие нас зимой. Словом, остающиеся отнеслись к нам куда лучше, чем я к тем, кто уезжал в прошлом году. Мне было совестно, но я ничего не могла поделать со своим эгоизмом — я радовалась отъезду. Полтора десятка лет меня перевоспитывали, два года я провела в «школе», и все равно никакого прогресса. Я осталась такой, какой была.