Осада Шарпа - [39]

— Когда мир, такой радости ничто доставить не может, верно? — Шарп не ответил, и американец посмотрел на лейтенанта. — Может нам действительно заделаться настоящими пиратами, Лайам, когда война кончится?

— Мы столько не проживем, — Догерти горько посмотрел на стрелка.

— Для ирландца, — сказал Киллик Шарпу, — он слишком реалист. Вы собираетесь повесить нас, майор?

— Я собираюсь накормить вас, — уклонился от прямого ответа Шарп.

— А утром, — сказал Киллик, — моряки все равно нас повесят?

Шарп ничего не сказал. Патрик Харпер, стоя у печки, посмотрел на Шарпа и решился сказать.

— Утром, мягко сказал он, — мы будем далеко отсюда, к сожалению.

Шарп нахмурился недовольный, что сержант улучил момент, чтобы вмешаться, хотя по правде говоря, он попросил Харпера присутствовать потому, что ценил здравый смысл здоровяка ирландца. Слова Харпера дали понять две вещи; во-первых, предупредили американцев, что стрелки не могут поручиться за их будущее, и, во-вторых, сказали Шарпу, что стрелки не хотят, чтобы американцев повесили. Стрелки захватили американцев, и причем это обошлось без кровопролития с обеих сторон, поэтому они чувствовали обиду из-за того, что флотские своевольно порешили наказать противника, чья вина состояла лишь в том, что они решили драться.

Никто ничего не сказал. Харпер, внеся свою лепту в разговор, снова повернулся к печи. Догерти смотрел на выщербленный стол, а Киллик, с полуулыбкой на побитом лице, смотрел на Шарпа и думал, что вот еще один английский офицер, совершенно не соответствующий образу, который рисовали американские газеты.

Фредриксон, все еще стоя в дверях, думал: как же похожи Шарп с американцем. Американец был моложе, но у обоих была та же твердость, такие же красивые лица, и то же безрассудство в глазах. Будет интересно, решил Фредриксон, посмотреть, понравятся ли такие схожие люди друг другу, или возненавидят.

Шарп казался растерянным от их встречи, будто бы он не знал, как поступить с таким непонятным противником. Он повернулся к Харперу.

— Суп уже готов?

— Нет, если вы не хотите съесть его холодным.

— Полный живот, — сказал Киллик, сделает нас слишком тяжелыми для виселицы. — Но опять никто не ответил.

Шарп раздумывал на тем, что утром, когда стрелки наконец уйдут, Бэмпфилд повесит этих американцев, как колбасу в погребе. Десять минут назад это совершенно его не беспокоило. Кучу людей вешали каждый день, и повешение было главным развлечением в любом городе с достаточным количеством жителей. Пиратов всегда вешали, и, кроме того, эти американцы были врагами. Было достаточно причин, чтобы повесить команду "Фуэллы".

Вот только одно дело — внимать холодным доводам рассудка, и совсем другое — применять эти жестокие доводы к людям, сидящим на другом конце стола от тебя, людям, единственная вина которых состоит в том, что они осмелились поднять оружие против стрелков. Даже вскормленные на войне французские солдаты не часто отваживались бросать вызов «зеленым курткам», так неужели моряк повесит этих парней за их самонадеянность? Кроме прочего, хотя Шарп и понимал, что это совершенно неоправданное возражение, ему тяжело было считать врагами людей, говорящих на одном с ним языке. Шарп вел войну с французами.

Но закон есть закон, и утром приказы Шарпа велят ему быть далеко от форта, и далеко от Корнелиуса Киллика, который, будучи оставленным на милость Бэмпфилда, будет повешен. И Шарп, поняв это и, не зная, что тут сказать, отпил вина. Он желал, чтобы Харпер поскорей приготовил этот чертов суп.

Корнелиус Киллик, поняв все сомнения Шарпа по выражению на забинтованном лице стрелка, сказал лишь одно слово.

— Прислушайтесь.

Шарп посмотрел в глаза Киллику, но американец больше ничего не произнес.

— Ну, что? — нахмурился Шарп.

Киллик улыбнулся.

— Вы ничего не слышали. Это ветра нет, майор. Ни дуновения, только мороз и туман.

— И?

— У нас принято говорить, майор, — американец смотрел только на Шарпа, — что если моряка вешают в безветренную погоду, его душа не попадает в ад. Она остается на земле, чтобы забрать еще одну жизнь в качестве мести, — американец указал пальцем на Шарпа. — Может быть вашу, майор?

Киллик не сказал больше ничего. Его слова заставили Шарпа подумать о Джейн, дрожащую в лихорадке, и он подумал, с внезапной жалостью, что если ее и нельзя спасти, то лучше бы и ему подхватить лихорадку и умереть вместе с ней, чем в этом холодном, заледеневшем форте, где туман окутывал камни.

Киллик, глядя на твердое лицо, которое пересекал неаккуратный шрам, заметил, как содрогнулся стрелок. Он почувствовал, что Догерти хочет что-то сказать и, чтобы, ирландец не сказал что-нибудь враждебное, пнул его ногой, призывая к молчанию. Киллик, который до этого говорил довольно беззаботно, знал, что его слова ударят в чувствительное место и он усилил свои слова тихим голосом, — Не будет мира человеку, повесившего моряка в полный штиль.

Их взгляды встретились. Шарп размышлял, правда ли слова американца. Шарп говорил себе, что это чепуха, просто суеверие, как и солдатские талисманы, но эти слова сильно засели в голове. Шарпа уже проклинали однажды, начертав его имя на могильном камне, и через несколько часов после этого умерла его первая жена. Он нахмурился.