Осада Монтобана - [8]

Часовые удваивали бдительность, видя своего начальника на последней траншее закутанным в военный плащ. Полковник Трем был известен необыкновенной строгостью, и его солдаты считались лучшими в армии по дисциплине. Они его не любили, но слепо повиновались, потому что за малейшие проступки он взыскивал строго.

Граф Филипп рассчитал, что почти пять часов прошло с тех пор, как Арман дю Плесси и кавалер Рене выехали из Нанкрея, когда отдалённый шум достиг его слуха.

«Это топот лошадей по долине, залитой водой», — подумал он.

В ту же минуту часовой закричал:

— Кто идёт?

Аванпост, находившийся в нескольких шагах от полковника, бросился к насыпи с заряженными мушкетами.

— Кто идёт? — повторил сам граф де Трем.

— Верноподданные короля! — был ответ.

— Это они! — прошептал граф. — Сюда, господа! — закричал он.

Два всадника поднялись на ров.

— Ведите нас к вашей палатке! — сказал Арман дю Плесси своим кротким и звучным голосом.

Через десять минут Арман дю Плесси и де Нанкрей, забрызганные грязью, сидели в палатке графа де Трема.

— Граф, — начал Арман дю Плесси, — мы напрасно старались доказать маркизу де ла Форсу, что гугеноты должны для собственной выгоды согласиться на мир, не рискуя последней битвой. Губернатор Монтобана добровольно отопрёт городские ворота королю только взамен фельдмаршальского жезла.

— И подтверждения Нантского эдикта, охраняющего права протестантов, — прибавил кавалер Рене.

— Положим, что король согласится на эти два условия, как вы дадите знать маркизу? — спросил граф де Трем.

— До полночи я пущу с террасы моего замка три красные ракеты, на которые маркиз будет отвечать зелёной ракетой, — объяснил кавалер Рене.

— Это будет значить, что завтра утром Монтобанские ворота будут отворены депутатам его величества Людовика XIII, — прибавил Арман дю Плесси.

Только одиннадцать часов, — сказал граф Филипп, — король ложится поздно. Герцог де Люинь может ещё уговорить его согласиться на притязания маркиза де ла Форса. Я пойду доложить коннетаблю.

— Ступайте, мы подождём вас здесь, и никто не станет оспаривать у вас завидной чести увенчать наши успешные переговоры, — с иронией сказал Арман дю Плесси.

— Ступайте, любезный граф, — повторил Рене. — Я отвечаю за обязательства Монтобанского губернатора перед королём так же, как буду порукой маркизу де ла Форсу в обещаниях его величества, если он их даст. В таком случае я пойду во главе группы королевских представителей, которая явится на рассвете к воротам Корборье против вашего лагеря.

— Я бегу к герцогу де Люиню, — сказал полковник.

Через двадцать минут граф де Трем поспешно воротился в палатку.

— Прочитайте, — сказал он мрачным голосом и с унылым видом.

Он подал им пергамент, где следующие строки были написаны совсем недавно — чернила ещё не высохли:

«С тех пор как я произвёл де Ледигьера, протестанта, но верноподданного, в маршалы, я чувствую упрёки совести. Поэтому я дал себе слово никогда не делать маршалом такого мятежника и еретика, как маркиз де ла Форс. Лучше возьмите Монтобан приступом.

Людовик, король».

— Как это понимать?! — воскликнули Арман дю Плесси и кавалер де Нанкрей.

— Коннетабль не мог войти к его величеству, который совещается со своим духовником, — объяснил граф. — Вы знаете, какая вражда разделяет отца Арну и герцога де Люиня. Фанатик-иезуит увидел двойной способ удовлетворить свою религиозную ненависть и свою политическую антипатию, уговорив нашего короля написать роковые строчки, прочтённые вами.

— Но если я не пущу трёх красных ракет в полночь, маркиз де ла Форс будет считать переговоры прерванными! — вскричал кавалер Рене с болезненной горечью.

Арман дю Плесси взял за руку графа Филиппа и, смотря ему в глаза, повелительным тоном человека, умеющего совладать с самым критическим положением, сказал:

— Для того чтобы всё спасти, надо сейчас удалить отца Арну от короля и выпросить у его величества, взяв с него клятву, чин маршала для маркиза де ла Форса, не так ли? Ну, я беру это на себя.

— Вы? — закричали в один голос кавалер де Нанкрей и граф де Трем.

— Я беру это на себя... с непременным условием, которое вы, граф, задушевный поверенный могущественного фаворита, должны сохранить.

— Говорите, монсеньор.

— Я один войду к его величеству, когда его оставит духовник. Герцог де Люинь увидит короля после меня.

— Но в такое время король не принимает никого, кроме коннетабля.

— Разве я не податель милостыни королевы-матери и начальник отца Арну?

— Насколько подчинённый может давать слово за начальника, я обещаю, что и коннетабль после вас войдёт к королю, — очень серьёзно произнёс граф Филипп.

Но хитрый граф думал в это время: «Я вижу тебя, будущий кардинал, ты хочешь действовать один, чтобы доказать непостоянному Людовику XIII, что герцог де Люинь не так ему необходим, как он думает. Постой! Мой начальник может отказаться от слова, данного мною».

— Пойдёмте, — сказал Арман дю Плесси, — а вы, любезный кавалер, подождите нас здесь и имейте терпение из патриотизма!

Арман дю Плесси вышел из палатки с графом Филиппом, а Рене остался за столом, куда граф де Трем бросил письмо короля. Он печально смотрел на эти неприятные строки, думая, что если раздражительный и гордый маркиз де ла Форс прочтёт их, то этого будет достаточно для того, чтобы заставить его продолжать войну.