Осада Монтобана - [19]

Валентина чуть не лишилась чувств, раздираемая мучением, которое она наносила старику, любимому и уважаемому ею. Однако что-то побуждало её продолжать допрос, что-то могущественнее любви и сострадания: долг.

— Отвечайте!.. Я хочу!.. — произнесла она с отчаянием, но и с решимостью.

Она приметила, какое непреодолимое действие имели эти слова на Норбера.

— Увы, — произнёс он с горечью, — я боялся, чтобы вы не вздумали отмстить за ваших умерших родителей и подвергнуть себя пагубной участи.

— Отмстить!.. Стало быть, не странные случайности войны, не свирепость победоносных солдат были причиной погибели тех, кого вы называли моими благодетелями, когда иногда соглашались, что мои мнимые сны были действительностью?.. Отмстить за них!.. Они погибли от оружия?

— От шпаги и от кинжала.

— О, хотелось бы мне иметь и то, и другое, чтобы вонзить в сердца убийц! — вскричала Валентина со свирепой восторженностью!

Вдруг рукою, остававшейся свободной, Норбер отворил ящик в бюро и вынул оттуда вещь, которую подал Валентине.

— Ваша воля разрушает мою волю, — сказал он, — вот кинжал!.. Я вынул его из груди Рене... но я не поднял шпагу, оставшуюся возле Сабины.

Валентина де Нанкрей отступила с ужасом перед этим оружием, заржавевшим от крови, родственной ей, перед орудием преступления, сделавшего её сиротой. Но непреодолимое желание узнать убийцу своих родных, искушение мрачное и непреодолимое, как рок, победило её глубокое волнение. Она взяла кинжал и взгляд её, сверкавший в темноте, устремился на герб, вырезанный на ручке кинжала.

— Герб Камиллы де Трем, моей монастырской подруги! — сказала она с ужасом.

Положив руку на плечо старика, она прибавила:

— Зачем Рене и Сабина де Нанкрей умерли? Кто убил моего отца и мою мать?

— Граф Филипп де Трем, — торжественно произнёс Норбер, — потому что он ревновал к Рене и хотел соблазнить Сабину.

Глава III РУКОПИСЬ

ассвет застал Валентину, ещё погруженную в чтение рукописи Норбера. Когда лунатик сказал, что граф де Трем, отец её подруги, убил её родителей, Валентина вскричала:

— Я хочу узнать подробно эту ужасную историю, хочу! Слышите ли вы?

— Читайте! — отвечал ей Норбер, всё ещё находясь под влиянием молодой девушки. — Читайте, — повторил он, указывая на рукопись перед собою.

Валентину де Нанкрей тронуло страдание, выражавшееся во всём существе старика. Он подчинялся влиянию, которое его терзало, которое вырывало из его сердца тайны, коих он никогда не выдал бы, особенно ей, если бы он не находился в состоянии сомнамбулизма и, следовательно, обладал бы свободой воли. Нежность, которую Норбер умел внушить ей, пробудила в девушке глубокое угрызение совести при виде его расстроенного лица.

— Боже мой, — закричала она, — что я сделала!.. Батюшка! Мой добрый батюшка, простите, что я вас так мучила... но неумолимый долг побуждает меня непреодолимо... Как возвратить вам спокойствие? Скажите мне, заклинаю вас!

— Прикажите, чтобы я спал, — отвечал лунатик.

— Спите! — сказала Валентина, освоившаяся со своей сверхъестественной властью.

Норбер тотчас встал и направился к выходу вместе с девушкой. Валентина едва успела только прихватить рукопись и заткнуть за пояс кинжал полковника де Трема. Старик Норбер и наследница Нанкреев прошли пустые комнаты, но не девушка вела старика; она, в свою очередь, повиновалась почти насильно старику. Он держал лампу в той руке, которую сжимала Валентина, а другой рукой отпирал и запирал двери ключом с изумительной быстротой лунатиков.

Таким образом дошли они до комнаты Норбера, где старик сделал несколько шагов, шатаясь, и, побеждённый сном, упал на постель. Глаза его закрылись, дыхание выровнялось. Валентина воротилась в свою комнату, совершенно успокоившись относительно последствий припадка, который перенёс старик. Для большей предосторожности, чтобы этот припадок не возобновился, уходя, она заперла дверь Норбера на ключ.

Валентина занимала самую лучшую комнату в замке. Воротившись туда, она тотчас начала читать рукопись.

Это была история дома Нанкреев с начала его происхождения, то есть от Первого крестового похода, история, написанная Норбером, который обладал учёностью бенедиктинцев.

Вес подвиги предков Валентины рассказывались в этой хронике, иногда красноречивой. Эти простые рыцари были бескорыстны до такой степени, что никогда не добивались более высокого звания взамен услуг, которые они оказывали своим государям. Каждый из них, по мнению современников, мог бы прибавить к своему имени эпитет первого из их поколения — Жеральда Безупречного... Каждый, кроме последнего. Историк сообщал, что он умер насильственной смертью в 1621 году, оставив свою память омрачённой двойным обвинением в измене: королю и своим друзьям-протестантам.

«Общественный голос утверждает, — рассказывала рукописная хроника, — что он послал ложное известие монтобанскому губернатору, чтобы принудить его напасть на тех, кого послал Людовик XIII по условию завладеть одними из ворот города. Если бы вследствие этой атаки взбешённые католики взяли город приступом и его проделка открылась, он доказал бы королю, слепому врагу реформы, что, действуя таким образом, он доставил ему полную покорность гугенотов, без условий и без всяких уступок. Если, напротив, — а так и случилось, — кальвинисты одержали бы верх, он должен был занять место маркиза де ла Форса в гугенотской партии и получить денежные выгоды, которые серьёзный успех в военной хитрости (как он называл свою подлую засаду) предоставляет в военное время. К счастью, друг Рене де Нанкрея, душа доблестная и твёрдая, помешал ему извлечь из этого выгоду со стороны протестантов, оставшихся победителями в кровопролитной борьбе, где изменник вёл двойную игру. Граф Филипп де Трем, полковник королевского полка, не допустивший Монтобанскую ретираду, узнал гнусную тайну ренегата и сделался для него новым Брутом; он убил его в день измены, а жена его, Сабина де Лагравер, доведённая до отчаяния позором, завещанным ей мужем, пронзила себе сердце на его трупе шпагой, обесславленной им».