Осада Бостона, или Лайонел Линкольн - [3]

В тишине был слышен только мерный плеск весел; борясь с отливом, гребцы осторожно пробирались среди островков. Но, когда шлюпка уже подходила к форту и сумерки растворились в мягком свете молодого месяца, снявшего темный покров с приближающегося берега, незнакомец заговорил с той особой стремительной горячностью, которая, по-видимому, была свойством его натуры.

Со страстью и нежностью влюбленного он говорил о городе, вырисовывавшемся впереди, и описывал его красоты, как человек, знающий о нем все. Но, когда шлюпка подошла к опустевшей гавани, его быстрая речь оборвалась и он снова замкнулся в угрюмом молчании, словно боясь зайти слишком далеко, заговорив об обидах, чинимых его родине. Предоставленный своим мыслям, молодой человек с жадным интересом рассматривал проплывавшие перед его глазами длинные ряды строений, залитые мягким лунным светом и пронизанные глубокими тенями. Тут и там виднелись лишенные снастей, брошенные на произвол судьбы суда. Ни леса мачт, ни грохота подъезжающих повозок, ни оживленного гула голосов… Ничто не свидетельствовало о том, что перед ними был крупнейший колониальный торговый порт. Временами до них долетали лишь дробь барабанов и голоса бражничавших в портовых кабачках солдат да с военных кораблей доносились унылые оклики дозорных, заметивших одну из лодок, которыми горожане еще пользовались для личных надобностей.

— Перемена поистине велика! — произнес молодой офицер, пока их шлюпка быстро скользила вдоль мертвых пристаней. — Даже мои воспоминания, хоть они и стерлись с годами, воскрешают передо мной другую картину.

Незнакомец ничего не ответил, но залитое лунным светом изможденное лицо его осветила загадочная улыбка, придав что-то неистовое выразительным и странным его чертам. Молодой офицер умолк, и оба не проронили больше ни слова, пока лодка шла вдоль длинного пустынного причала, по которому размеренно шагал часовой, а затем, повернув к берегу, достигла места своего назначения.

Каковы бы ни были чувства, волновавшие двух путешественников, благополучно завершивших наконец свое долгое и нелегкое плавание, они остались невысказанными.

Старик обнажил убеленную сединой голову и, прикрыв лицо шляпой, стоял неподвижно, словно мысленно вознося хвалу богу за окончание тяжкого пути, а молодой его спутник взволнованно зашагал по пристани; казалось, обуревавшие его чувства были слишком всепоглощающи, чтобы найти выражение в словах.

— Здесь мы должны расстаться, сэр, — произнес наконец молодой офицер, — но я питаю надежду, что теперь, когда пришли к концу наши лишения, это не приведет к концу наше случайно возникшее знакомство.

— Для человека, чьи дни уже сочтены, подобно моим, — отвечал незнакомец, — было бы неуместно испытывать судьбу, давая обещания, для выполнения коих требуется время. Вы, сударь, видите перед собой того, кто возвратился из печального, весьма печального паломничества в другое полушарие, чтобы его кости могли упокоиться здесь, в родной земле. Но, если судьба подарит мне еще несколько дней, вы снова услышите о том, кто считает себя глубоко обязанным вам за вашу любезность и доброту.

Молодой офицер был глубоко тронут задушевными словами своего спутника, их серьезным и торжественным тоном и, горячо пожав его исхудалую руку, ответил:

— Дайте о себе знать! Прошу вас об этом как об особенном одолжении! Не знаю почему, но вы завладели моими чувствами в такой мере, в какой это не удавалось еще никому на свете.., в этом есть что-то таинственное.., это похоже на сон. Я испытываю к вам не только глубочайшее почтение, но и любовь!

Старик отступил на шаг назад и, положив руку на плечо молодого человека, вперил в него горящий взгляд; затем, величественным жестом подняв руку вверх, сказал:

— Это перст провидения! Не души зародившееся в тебе чувство! Сохрани его в своем сердце, ибо оно угодно небу.

Внезапно дикие, отчаянные крики грубо нарушили тишину ночи, заглушив ответ офицера. Столько муки и такая жалобная мольба звучали в этих криках, что у тех, кто их слышал, похолодела в жилах кровь. Площадная брань, хриплые проклятия, резкие удары плети и жалобные вопли жертвы звучали где-то неподалеку, сливаясь в единый гул. Движимые одним чувством, все сошедшие со шлюпки на берег торопливо направились в ту сторону, откуда доносились крики. Приблизившись к стоявшим неподалеку строениям, они увидели кучку людей, столпившихся вокруг человека, чьи жалобные стенания нарушили тихое очарование ночи. Бранясь, зеваки подзадоривали мучителей, их грубые голоса заглушали крики истязуемого.

— Пощадите, пощадите! Христа ради, пощадите, не убивайте Джэба! — снова завопил несчастный. — Джэб сбегает, куда прикажете! Бедный Джэб слабоумный дурачок!

Пожалейте бедного Джэба! Ой! Вы сдерете с меня шкуру!

— Я вырву сердце из груди этого подлого бунтовщика! — раздался яростный хриплый возглас. — Он отказался пить за здоровье его величества!

— Джэб желает королю доброго здоровья! Джэб любит короля! Джэб только не любит рома!

Молодой офицер, увидев, что творится бесчинство, решительно растолкал толпу хохочущих солдат и проник в самую ее гущу.