Осада Бестрице - [8]

— На этот раз мне удалось схватить счастье за шиворот.

— Да что ты говоришь?!

— Ты ведь знаешь, криванковцы построили себе церковь. Уже и колокольня готова, нет только колокола. Поп рассказал мне, что деньги они уже собрали — шестьсот форинтов — и завтра отправляются в город Бестерцебаня покупать колокол. Вот он и говорит мне: "Хорошо бы нам достать такой звонкий, как у вас в замке". Слово за слово, я и продал ему наш колокол!

Старый Бехенци слушал рассказ сына, затаив дыхание, но при последних словах покраснел, как вареный рак, и выпрыгнул из кровати.

— Ах ты, выродок, ах ты, негодяй! — заорал он, бросаясь с кулаками на Кароя, который в испуге попятился к двери. — Да как ты смел продавать колокол, эту священную реликвию! В него звонили за упокой твоих предков! Нет! Ни за что на свете! Вон из моего дома, ублюдок! Видеть тебя больше не хочу, будь ты проклят!

Он поднял руки для проклятия, лицо его дышало аристократической надменностью, присущей всем баронам Бехенци.

Но тут в комнату вбежала охваченная ужасом тетушка Рожак и грудью встала на защиту Кароя, а он тем временем схватил со стены пальто, альпеншток, нахлобучил шляпу набекрень — и был таков. Выйдя из замка, он весело засвистал и направился прямиком в Недец, к графу Иштвану Понграцу.

К полудню гнев барона Пала Бехенци немного утих, и он позвал заплаканную тетушку Рожак:

— Ну чего хнычешь, старая карга? Лучше одевайся поскорее, натягивай сапоги и живо отправляйся в деревню Криванка. Передай тамошнему священнику, что я кланяюсь ему и что он хоть сегодня может присылать своих, людей за колоколом.

Старуха испуганно перекрестилась. — Господи боже мой! Но почему же тогда вы так осерчали на бедного барича?

Старый барон хитро улыбнулся:

— Да я и не сердился на него, тетушка Рожак. Это так просто, политика!

Конечно, барон Пал был прав. — Разве можно баловать ребенка и делить с ним шестьсот форинтов? Мир достаточно велик. Пусть идет и сам добывает себе деньги.

Между тем изгнанный из дому молодой барон Бехенци явился прямо к графу Понграцу. В своем поношенном ядовито-зеленом пальтишке, промокший до нитки и продрогший до костей, с покрасневшим носом и обмороженными ушами, он был похож на бродячего чернокнижника.

Граф Понграц с трудом узнал его.

— Э, да это, никак, молодой Бехенци! Ну чего ты хочешь от нас? (Он любил, говоря о себе, употреблять местоимение «мы», по старинному обычаю владетельных князей.)

Молодой барон был тонкий психолог и всегда умел приноровиться к собеседнику, он тотчас же принял картинную позу и произнес:

— О храбрый рыцарь, я прибыл к твоему двору, дабы найти здесь свое счастье.

Его слова ласкали слух графа, но все же он остановил барона:

— Тогда, мой дорогой, ты обращаешься не по адресу. Здесь обитает не счастье, но — честь.

— Именно потому я и принес сюда свой древний меч, — продолжал молодой барон с пафосом, — чтобы верно служить тебе.

— Древний меч? — захохотал Иштван, и смех его был страшен, так как напоминал хохот сумасшедшего. — Какой это меч! Это же дубинка, ха, ха, ха!

Однако молодой барон нимало не смутился и с улыбкой повертел в воздухе свою длинную палку.

— И палка — грозный меч в руках смелого человека, дорогой граф! И, наоборот, меч в руках труса стоит не больше кочерги, клянусь честью.

— Прекрасно сказано! Садись! — Граф только сейчас предложил гостю сесть. — Ну, а теперь рассказывай, каким ветром тебя занесло к нам?

Карой рассказал, как он поссорился с отцом из-за того, что тот хотел продать криванковской церкви старинный, времен Ракоци, колокол, что висел у них в замке на башне, а он, барон Карой Бехенци, не мог перенести такого надругательства над, священной реликвией, над этим вестником радостей и печалей его предков, не мог примириться с мыслью, что под его благородный звон будут хоронить каких-то чумазых крестьян, созывать к обедне и вечерне грязноногих словацких девок, — и в негодовании покинул опозоренный кров своих предков.

— И правильно сделал! Молодец! — воскликнул Понграц. — С этого момента можешь чувствовать себя здесь как дома. Но погоди! На какую же должность мы тебя определим? Потому что здесь у меня все работают. Что ты умеешь делать?

Барон Карой задумался.

— Все, — ответил он, немного помолчав.

— То есть ничего! М-да… Я мог бы взять тебя на должность придворного поляка, но у меня уже есть поляк. Каким наукам ты обучался?

— Я изучал медицину. Был студентом-медиком.

— Это ты-то, венгерский барон?

— Выполняя волю матери… У моей матери были больные нервы; ее постоянно мучили видения, галлюцинации. И вот однажды какой-то бесенок шепнул ей: "Тебя исцелит твой сын". С тех пор она всеми силами старалась сделать из меня врача.

Граф Иштван вздохнул:

— Слышал я кое-что об этом. Твоя мать была последней в роде графов Цоборов. По-видимому, она оказалась права. Ведь, говорят, она умерла с горя, убитая твоим поступком. А смерть и есть исцеление. Выходит, ты и исцелил ее.

Последний представитель рода Бехенци в знак раскаяния понурил голову, и на его большие черные глаза навернулись слезы. Он был отличный актер.

— Ах, как я сожалею об этом своем поступке! Но ведь то была лишь мальчишеская шалость.