Оружие для убийцы - [12]

— Принести что–нибудь поесть? Или хоть чаю?

— Нет, — ответил Шевчук. — Спасибо. — Иди отдыхай, ничего со мной не случится, я двужильный. Крестьянский сын, сама знаешь.

— Лежи уж, к-крестьянский сын. Успею, высплюсь.

К тахте подошел Алеша. Все время, пока врачи возились с отцом, он молча просидел в уголке, испуганный и взъерошенный.

— Как ты?

— Все нормально, сынок, — через силу улыбнулся Шевчук. — Как у тебя дела?

— За сочинение четвертак получил. Книгу для вас набирать начал. Мура жуткая. Этот принц Малько…

— Не обращай внимания. Детективы Жерара де Вилье — нарасхват, а что он не Лев Толстой… Ступай спать, завтра в школу опоздаешь.

Алеша наклонился над отцом, тронул губами колючую щеку.

— Держись, старик. Не пугай нас с мамой так больше. Доброй ночи.

Старик… Так они называли друг друга, когда были студентами. Въедливое словцо. Волна нежности к долговязому неуклюжему подростку, даже прыщами на лице похожему на него, когда ему было столько, сколько сейчас Алеше, охватила Шевчука. Сын… Умный, послушный, работящий. Есть для кого жить, работать, мучиться. У Андрея нет сына. Дочь была, и ту он умудрился потерять. В сущности, он одинок, как собака. Злобный, жестокий и бессердечный пес. Такой же, как его Барс. А Нику я упустил. Господи, как тускло, уныло и безрадостно без нее в доме!

— Ника звонила?

— Утром заезжала. В-Володя, она бе… бе…

— Беременна? — догадался он. Рита кивнула. — Значит, этот старый козел сделал ей ребенка?

У Риты страдальчески дернулись губы.

— Она счастлива с ним, к‑как ты это не… Смири себя, не рви нам обеим сердца. И себе т-тоже. Хватит вражды…

— Никогда! — ответил он и отвернулся к стене.

«Афродиту» придумал не Пашкевич, у него на это фантазии не хватило бы, «Афродиту» придумал он, Шевчук. У Андрея с фантазией всегда была напряженка. Трудолюбия, расчетливости, напористости хватало, а вот воображения… Но у Шевчука не было ни денег, ни связей, чтобы выбить кредит и претворить свою задумку в жизнь, а у Пашкевича было и то, и другое. В то время Некрашевич, его ближайший друг, был заместителем управляющего госбанком; Андрей, что называется, открывал его дверь ногой. А кто платит, тот заказывает музыку. Деньги рождают власть. Поэтому Андрей стал первым, а он, Шевчук, вторым, хотя по справедливости все должно было быть наоборот.

Кажется, какая разница? Первый, второй… Рядышком ведь, рядом. Общее дело делают, живут им и дышат, а поди ж ты… За неполных пять лет Пашкевич стал миллионером, а Шевчук… Нет, не бедствует, чего зря… И зарплата приличная, и дивиденды каждый квартал. Набегает… За эти годы матери новый дом построил, корову купил. Обменял с приличной доплатой свою двухкомнатную хрущобу на хорошую большую квартиру, обзавелся мебелью. А сколько Ритина болезнь забрала, санаторий в Саках, куда он без всякой пользы уже дважды возил ее, дорогие лекарства, массажистки, сиделки… Мог бы и машину купить, просто пока смысла нет. Издательский «БМВ», на котором он ездит, — то же самое, что собственный. А вообще то же — да не то. Завтра взбредет Пашкевичу в голову продать машину или передать, например, тому же Боре Ситникову, а Шевчука пересадить на добитый до ручки «москвичок», еще похуже, чем был у Колосенка, — и кто помешает ему это сделать? А никто. После того как Андрей вышвырнул из издательства художника Сашу Трояновского, вздумавшего заявить авторские права на дизайн своих обложек, которые и сделали книги «Афродиты» приманкой для покупателей, а затем Тамару Мельник, на которой лежала вся книжная торговля, люди даже пикнуть боялись. Сейчас Пашкевич жаждал расправиться с ним, и Шевчук знал, что его сдадут так же послушно и безропотно, как тех, ушедших, сдавал он сам.

Они никогда не были близкими друзьями, хотя почти четыре года прожили в общежитии в одной комнате. Так… приятели, однокашники. В университете у Пашкевича друзей вообще не было, и позже, в газете, где он начал работать, — тоже. И все–таки именно Андрей вытащил его и Риту из глухомани и помог с жильем, с пропиской и работой. На какое–то время их сблизила «Афродита», Шевчуку даже показалось, что они и впрямь стали друзьями. Но, как говорится, дружба дружбой, а табачок врозь. Когда Володя понял, что Андрей нагло и беззастенчиво обманывает, грабит их, и воспротивился этому, его судьба была решена.

У Пашкевича был талант выживать людей. Бесконечными мелочными придирками и унизительными, вскользь оброненными репликами, штрафами и жестокими разносами он доводил тех, кто чем–то не угодил ему, до того, что они сами приносили заявления об увольнении. Сопротивляться, качать права смешно: не государственное предприятие, хозяин — барин. Учредители вообще сидели как мыши под веником: каждый в случае, если его выживут, рассчитывал получить хоть кусочек от роскошного пирога, выпеченного «Афродитой». Но Пашкевич подумал и об этом. С подсказки адвоката Тарлецкого он внес в устав общества с ограниченной ответственностью «Афродита» пункт, по которому расчет с уволившимся или уволенным соучредителем производился в течение трех лет, начиная с будущего финансового года. Они, как бараны, проголосовали за этот устав, даже не задумавшись над тем, какую удавку накинули на собственные шеи. Никто никуда не собирался уходить, ни один дурак не режет курицу, несущую золотые яйца. Они даже представить не могли, что однажды их начнут выгонять; пример Саши Трояновского и Тамары Мельник заставил оставшихся, и в первую очередь Шевчука, задуматься над своей судьбой. И получалось, что за три с лишним года инфляция оставляла от огромных денег, которые вроде бы полагались каждому из соучредителей в соответствии с его долей в имуществе и активах «Афродиты», рожки да ножки. Шевчук прикинул: того, что он может получить, не хватит, чтобы основать новое издательство и выпустить даже одну–единственную книгу. Иначе говоря, выгони его Пашкевич, он останется практически таким же нищим, каким был, пока не уговорил Андрея создать «Афродиту».