Орлята - [9]

Один из них, Ильяс Акбулатов, — Суфия-ханум знала его давно, — подошел к соседу слева и, что-то сказав, взял с верстака деталь, посмотрел на свет, покачал головой и снова что-то сказал. Сосед сердито вырвал из его рук деталь и поставил обратно. Акбулатов вернулся к своим тискам, взял такую же деталь, поднял ее до уровня глаз и, вертя на кончиках пальцев, залюбовался ею, откинув большую голову, — так любуются самоцветом. Потом повернулся к соседу справа, тоже молодому слесарю, ростом выше его на целую голову, Николаю Егорову, и бросил какое-то веселое словечко. По мгновенному обмену взглядами Суфия-ханум уловила, что они понимают друг друга с полунамека.

Она подошла ближе и встала между Акбулатовым и его недовольным соседом.

— Что у вас?

Рабочие знали ее, часто видели в цехе.

— Да все Акбулатов баламутит, — насмешливо заворчал сосед Ильяса слева, рослый парень с резкими жестами, — ему все дай красоту писаную. А деталь не невеста, ее замуж не выдают, поэтому нечего и наряжать, попусту терять время. Если бы я брак делал…

— Если бы ты брак делал, с тобой иначе бы разговаривали. Тебе объясняют, а ты огрызаешься! — крикнул через голову Ильяса Николай Егоров, не переставая размечать деталь, искусно орудуя то одним, то другим рейсмусом.

— Слышали? — обратился недовольный слесарь к Ильдарской, еще больше раздражаясь. — Я делаю деталь согласно чертежу. А о ее красоте пусть другие заботятся…

— Не любишь ты своей профессии, своего дела, поэтому и киваешь на конструкторов, — осуждающе сказал Акбулатов, но руки его по-прежнему делали строго размеренные, выверенные движения. — Боишься душу вложить в деталь, чтобы она жила, играла. Вот она и выглядит у тебя, как лицо у старой татарки, что над покойницей сидит.

— И охота же тебе перед товарищем инструктором языком трепать, Ильяс! — бросил с досадою сосед слева и ушел к точилке.

— Обидно ведь, — понизил голос Акбулатов. — Золотые руки у человека. Захочет, может прекрасную вещь сделать. Это же не Ахтари какой-нибудь.

Суфия-ханум заинтересовалась:

— А кто такой Ахтари?

— Это у нас во второй смене есть такой горе-слесаришка. — Акбулатов улыбнулся. — Тот боится своей продукции. Пока не сдаст ее в ОТК, дрожит, совсем как дряхлый муэдзин; гадает — примут, не примут; а сдал — лицо солнышком, рот до ушей. А мы вот с Николаем Егоровым хотим добиться, чтобы нам разрешили сдавать детали прямо на склад на нашу полную ответственность. И ставить на них наше личное клеймо.

— Не иначе, — с воодушевлением поддержал его Николай, тщательно вытирая руки паклей, — Технический контроль — чистая формальность. При коммунизме, я убежден, его не будет. Прежде чем нести деталь контролеру, изволь сдать ее своей совести. Примет она — хорошо, не примет, — значит, нечего и к контролеру идти.

Суфии-ханум показалось, что она нашла как раз то, что искала.

— Хорошо бы, товарищи, — сказала она, воодушевляя их своим одобрением, — на партийном собрании рассказать вам об этих ваших мыслях.

— Что ж, можно, — согласились в один голос Егоров и Акбулатов.

Пожелав им успеха, Ильдарская по винтовой лестнице поднялась в застекленную конторку мастера. Рахим-абзы Урманов и технолог цеха, наклонившись над синей калькой, о чем-то спорили.

— Приветствую вас. Ничего, занимайтесь своим делом, — сказала Ильдарская, глядя сверху на огромный, живущий сложной жизнью цех.

Суфия-ханум сопоставляла свои наблюдения с тем, что говорили Акбулатов и Егоров. Любовно работать над деталью… Сдавать ее своей совести… Заслужить право на именную работу… Это надо обдумать и поддержать!

Как только мастер Урманов освободился и подошел к ней, Суфия-ханум коротко поделилась с ним впечатлением от его доклада, рассказала о недавней беседе со слесарями и посоветовала Рахим-абзы перестроить свое выступление.

— Мне кажется, Акбулатов и Егоров нащупали важное звено, за которое и следует вам ухватиться в своем докладе. Я говорю об их мысли по поводу личной ответственности за деталь… И ставить такой вопрос надо не в узком цеховом масштабе. Ведь это одна из главнейших наших задач — воспитывать коммунистическое отношение к труду, — продолжала она, внимательно наблюдая за выражением лица Рахима-абзы.

Чем яснее становилось Урманову то, о чем с горячим убеждением говорила эта пользующаяся на заводе всеобщим уважением женщина, тем большим доверием проникался он к ее мыслям, тем все более светлело и разглаживалось его морщинистое лицо.

— Ведь у меня у самого давно уже являлись такие мысли… Теперь не понимаю даже, почему я упустил это в своем докладе. Да, горазда наша молодежь на новое. Спасибо и вам, что подсказали вовремя, — поблагодарил Рахим-абзы, непроизвольно переставив на столе красиво отполированную шестеренку.

После бессонной ночи с думами о Мансуре — проводы бойцов, заводской гул и скрежет металла. Трудно достался этот день Суфии-ханум! На улице она сразу почувствовала усталость, но сознание того, что она все же кое-что сделала сегодня, подняло ей настроение. Жадно глотая морозный воздух, она заспешила в райком, чтобы окунуться в новые дела.

Домой на этот раз она вернулась раньше обычного. На столе лежала записка Муниры: