Орлята - [18]

— Но ведь ты лее сама говорила, что сердита на него.

— Это другое дело. Я и сейчас на него зла. Но некоторые предлагают не более не менее как исключить его из комсомола.

Увлеченные разговором, девушки не слышали, как вошла Суфпя-ханум.

— Мунира, радость, телеграмма!..

— От папы? Давай скорее.

Одним дыханием Мунира прочла: «Здоровье улучшается ждите письмо целую тебя Муниру Мансур».

Мунира уткнулась в телеграфный бланк, целуя его.

— Папа жив! Мамочка, милая!

Мать и дочь улыбались друг другу сквозь слезы облегчения.

— Мама, а может, тебе слетать к папе?

— Полечу, полечу, — глядя вдаль, отвечала Суфия-ханум словно не Мунире, а своим мыслям.

Когда Мунира вошла в зал, собрание уже началось. Она села между Наилем и Хаджар, Ляля кивнула ей из президиума. Мунира отыскала глазами Галима, — он забился в угол.

Секретарь комсомольского комитета Зюбаиров знакомил собрание с «делом» Урманова.

— Товарищи, — сказал он в заключение, — только недавно пленум ЦК ВЛКСМ потребовал, чтобы комсомольцы в учебе, как и в общественной работе, были примером для несоюзной молодежи. Ленинский комсомол с честью выполняет это решение. Но есть у нас еще отдельные комсомольцы, относящиеся к своему званию безответственно. Два дня назад мы разбирали на заседании комитета дело комсомольца Галима Урманова, сейчас известное всем вам. У членов комитета осталось впечатление, что Урманов не полностью сознает свою вину. Поэтому мы вынесли его вопрос на обсуждение общего собрания.

Казалось, в речи секретаря для Галима не было ничего нового. Почти те же слова он слышал от него и на комитете. Тем не менее Урманова охватило столь мучительное, причинявшее почти физическую боль, чувство, какого он в жизни еще не испытывал.

Не раз Галим участвовал в рассмотрении так называемых конфликтных дел комсомольцев, однажды он голосовал за исключение из рядов комсомола. Но тогда Галим не думал, что разбор личного дела на собрании может так сильно потрясти человека.

Хафиз Гайнуллин предоставил слово Урманову.

Став потемневшим лицом к собранию, он смотрел на товарищей, болезненно ловя на себе их осуждающие взгляды.

Сгорая от стыда, он не готовился к речи, не подбирал заранее фраз.

— Не знаю, как это получилось… Я люблю шахматы. В город приехал мастер. Мне захотелось сыграть с ним. Ну, возомнил о себе… — Он говорил хрипло, отрывисто, с напряженными паузами.

— Громче! — крикнули одновременно несколько голосов.

Галим откашлялся и поднял голову, но смотреть прямо в глаза товарищам у него не хватало мужества. Он ощутил, как предательски дрожит его левая рука, и отвел ее назад, сжал пальцы в кулак. «Как заяц», — мелькнуло у него, и в горле сразу пересохло. Хотел было рассказать, что случайно услыхал разговор Ляли с Наилем и что этот разговор подействовал на него сильнее, чем все другие беседы с ним, но воздержался, испугавшись упреков в мелочности характера. От охватившего его волнения ему стало нестерпимо душно, и он подумал, что лицо у него сейчас, верно, красное и жалкое, как у преступника.

Галим обернулся к президиуму и, как ни был подавлен собственными переживаниями, заметил характерное лишь для Петра Ильича движение рукой по лбу, которое сделал его любимый учитель, словно хотел защититься от неожиданного ожога.

«Какую боль я ему причиняю!» — подумал Галим и, заставляя себя говорить возможно более твердо, сказал:

— Я совершил большую ошибку… Поступил не по-товарищески, не по-комсомольски… Даю слово исправитья и никогда не повторять… — Галим умолк.

Хафиз, подождав немного, спросил официально:

— Кончили?

— Кончил, — ответил Галим и вернулся нетвердым шагом на свое место.

Первым взял слово маленький комсорг из девятого «А», и Галим удивился силе голоса этого тщедушного юноши.

— Товарищи, когда мы с вами сидим в теплой комнате, — говорил он, — в Карелии наши отцы и старшие братья упорно дерутся против фашистов. Может быть, нам тоже придется защищать нашу родину. Представьте себе такой случай: командир приказывает Урманову идти в разведку, а Урманов решает, что ему интереснее вступить в бой. Что же тогда получится? Может ли командир положиться на Урманова? К сожалению, нет, — твердо Закончил он.

— Урманов хочет быть моряком! — крикнул кто-то.

— А моряки разве не советские воины? — отпарировал оратор. — Раз ты не оправдал нашего доверия, мы вправе не верить тебе, Урманов. Тяжело это тебе? Тяжело! — Он размахнул кулаком. — Но пеняй на себя.

Затем выступила хмурая девушка из десятого «Б».

— Сегодня мы разбираем конфликтное дело Урманова. Товарищи, можно ли поверить Урманову? Нет, нельзя. В первый ли раз срывается Урманов? Нет, товарищи, не в первый раз. В восьмом классе он разбил окно, в девятом… раскачал лодку и чуть не утопил меня в озере Кабан. Я тогда так испугалась…

— Расскажите, как именно. Это весьма интересно, — раздался насмешливый, ломающийся мальчишеский басок.

— Товарищи, может ли быть комсомольцем Урманов? — продолжала девушка, не обращая внимания на вспыхнувший где-то смех. — Нет, товарищи, не может.

— Хафиз, дай мне слово, — быстро сказала Мунира.

Галим вздрогнул и, не поднимая головы, исподлобья посмотрел на нее.