Орлы и ангелы - [99]

Ладно, говорю, спасибо, что разъяснил. Но послушай, мне нужно не к тебе, а на первый этаж, в галерею. Хочу кое-что купить.

Покупатель из тебя тот еще, говорит Том. Покупаешь прямо у Руфуса, да вдобавок не выходя из дому. Мировой рекорд. И это мне по душе. Вот только струна, того гляди, лопнет, скрывать от тебя не стану.

Кстати, насчет лопнувшей струны, говорю. Ты парень тертый, вот и объясни: КАКОГО ХУЯ ни один ХУЙ СОБАЧИЙ не приходит по нашу душу?

Не кричи так вульгарно, отвечает Том, соседи.

Отвечай на вопрос, говорю.

Сам подумай, отвечает.

Протягивает руку, словно хочет до меня дотронуться, я уворачиваюсь.

Нервишки у них пошаливают, это точно, говорит он, но все, как волки, попрятались — каждый за свой камень. И все ждут, вытянет она из тебя или нет.

КТО, кричу, ЧТО вытянет?

Хватает меня за руку, тащит в подъезд, запирает дверь.

Повезло тебе, говорит, что отец в отлучке.

Волки, тигры, орлы, проникаясь пониманием, говорю я, и каждый в своем углу.

Вот именно, говорит. Но сейчас все снова в полном порядке. А поскольку я не забыл, что перед тобой в долгу, устраивать для тебя шоу без надобности. Для всех заперто, а для такого покупателя, как ты, открыто, договорились?

Обеими руками хватаюсь за нос, меня разбирает чих; кто три разика чихнет, тот влюбленный обормот; я же чихаю как минимум десять раз подряд. А когда заканчиваю, уже не могу вспомнить, что за вопрос я задал перед тем, как начать; вспоминаю зато другое — чего ради я сюда приперся. Я пришел купить что-нибудь Джесси в подарок. Уже целую вечность я не затевал ничего в той же мере прекрасного, ничего способного доставить мне столь же искреннюю радость. У меня такое чувство, словно Джесси откуда-нибудь наблюдает за мной, наблюдает за тем, как я глубокой ночью стою в подъезде у входа в галерею, наблюдает и звонко смеется, трясет головой и шепчет: «Куупер, тебе вечно лезет в голову всякий вздор!»

Договорились, говорю я. У меня тут на улице миллион шиллингов в пересчете с трех разных валют, так не угодно ли тебе его хотя бы занести?

Выходит, заносит в подъезд картонку, несет ее в руках, возглавляя шествие; мы проникаем в галерею со служебного входа, «TAVIRP», значится на стеклянной двери с изнанки. Я вхожу медленно, лениво, особо важный клиент и к тому же друг дома, решивший купить картину глубокой ночью. И вижу статую.

Ах ты, черт, говорю, совершенно забыл, что он тоже тут.

Красивый, правда, говорит Том.

Он ставит картонку на кассовый столик, облокачивается на нее и засовывает руки в карманы. Здесь темно, только сквозь стекла большой витрины просачивается желтоватый свет уличных фонарей. В воздухе витает аромат какого-то благовония; должно быть, здесь воскуряют мускус, усыпляя бдительность клиентов. Статуя в центре зала вбирает в себя весь здешний свет, и взоры она приковывает тоже, и вообще все тут словно бы выстроено вокруг нее. Шерша, значит, остается все тем же.

Подхожу вплотную; вид у него невероятно натуральный. Не будь он прозрачным, как вода, ничто не смогло бы убедить меня в том, что он не настоящий. И не живой. Стоит, как стоял всегда, чуть нагнув голову, словно прислушивается к чему-то, разворачивающемуся у него под ногами. Он обрит налысо, но это ему идет.

Не зажечь ли свет, спрашивает Том.

Нет, спасибо, говорю, только не это. Освещение как раз по мне.

Узнаю шрам у него на колене, сбоку, его оперировали после разрыва связок.

Если хочешь приобрести, говорит Том, капусты, которая у тебя с собой, как раз хватит.

Я твердо намеревался купить в подарок Джесси одну из тех картин — «Короли и планеты», «Фу любит Фулу», и я знал, как обрадовалась бы она этому. Но сейчас передо мной открылась качественно иная перспектива. Задаюсь вопросом, захотелось ли бы ей завести себе стеклянного Шершу, а если да, то в каком качестве: как трофей, как памятку, как памятник, как памятного ангела на ее собственной могиле, или чтобы иметь возможность его уничтожить, или чтобы иметь возможность его обнять, — я прилагаю усилия, я даю волю воображению, я представляю себе: вот она стоит здесь рядом со мной, видит Шершу воочию, а я все равно не догадываюсь, как она отреагирует. И это меня пугает. Я был уверен в том, что знал ее лучше, чем кто бы то ни было другой, потому что, строго говоря, мне никогда ничего от нее не требовалось, даже не хотелось, а сейчас тем не менее бессилен ответить на такой важный и такой простой вопрос. Отворачиваюсь; это зрелище меня буквально убивает.

А у вас есть еще те картины, спрашиваю, с женщинами, похожими на муравьев?

Только крупноформатные, говорит он, мелкие разлетаются, как горячие каштаны.

Показывает мне три квадратных полотна в задней части зала — и вот они, те самые, все три, как будто их решили отложить для Джесси на два года. И это решает все.

Сколько они стоят, спрашиваю.

По сравнению со статуей сущие пустяки, отвечает Том, по триста тысяч каждая.

А если я возьму все три и заплачу наличными, что в коробке?

Без проблем.

Я понимаю, что мое решение базируется на выборе, который, несомненно, сделала бы и сама Джесси, — в пользу картин, а вовсе не статуи. Но тут же меня принимается терзать мучительное подозрение, что на самом деле все обстояло бы ровно наоборот. И от этого подозрения мне уже никогда не избавиться. Оно омрачает мне покупку, подливает дегтя в мед, я ведь решил подарить ей то, чего хотелось ей самой. Он опять взял надо мной верх, Шерша, проклятый выблядок, он продолжает брать надо мной верх и сейчас.