Орлий клёкот. Книга 3 и 4 - [29]

Двое суток бушевала метель. Для Киприянова — это бальзам на потертости. Он молил Бога, чтобы неслась свистящая белизна бесконечно, он боялся тишины, боялся солнца, ибо это означит конец блаженного ничегонеделания. Хотя, как это — ничегонеделания. Партийно-массовую работу он взял в свои руки, наглядно демонстрируя начальнику заставы и ее формы, и ее методы. Партийное и комсомольское делопроизводство он проверил до строчки, но не только проверил, а еще и заставил секретарей переписать те протоколы, какие не соответствовали стандарту, потребовал привести в соответствие с инструкциями учет проведенных плановых и дополнительных мероприятий — не бездельничал начальник политотдела, вовсе не представляя себе, что все, что он делает, пустышка, что инструкции по учету и отчетности придуманы не во благо заставам, а лишь для того, чтобы легче было уличить начальника или его заместителя в недоработках по линии воспитательной работы, случись на заставе какое-либо серьезное нарушение. Умно они составлены, эти инструкции, но основной их принцип — недоверие.

Такова уж неписаная традиция: когда на заставе все идет хорошо, об инструкциях и указаниях проверяющие вспоминают лишь для перестраховки. Опять же с учетом возможного в будущем ЧП. Чтобы вышестоящие товарищи не обвинили проверяющего в верхоглядстве. Не смог, мол, вникнуть и распознать.

Именно этой заботой и был озабочен Киприянов, трудился он сосредоточенно и много, превратив ленинскую комнату в Смольный, и совершенно не понимал Кокаскерова, который, как ему казалось, мучился от безделья. Даже не провел ни одного официального мероприятия с начальником заставы, какое можно было бы зафиксировать в соответствующих учетах. Киприянов, на второй день, после сытного обеда, попенял даже начальника отряда:

— Приедет кто-либо из округа, посмотрит: вы были здесь не один день, а следов своей работы не оставили.

— Зачем на льду пыль поднимать? — вопросом ответил Кокаскеров. — Какой цели ради?

— Обязанность командиров всех степеней…

— Дорогой Корнилий Юрьевич, я свои обязанности знаю и, как мне думается, выполняю их. А следы? Их на границе надо искать. На КСП.

Не понял Киприянов начальника отряда. Совершенно не понял. О себе, о своей работе он записал во всех существующих на заставе учетах. Она, его работа, видна. Наглядно видна. И когда пурга утихла, он садился в седло с чувством прекрасно исполненного служебного долга, что, естественно, влияло на его настроение. Не хмурился Киприянов и не проклинал судьбу еще и потому, что мазь Вишневского сделала свое дело, а переезды предстояли не так уж большие, и это его вполне устраивало.

Верно, ехали они не спеша, делая на каждой заставе большие остановки, заезжали, к тому же, и осматривали «закрытые» заставы, сиротливо-бездомные, грубо заколоченные окна которых походили на темные очки слепцов; но Киприянова нисколько не волновало запустение, он всякий раз при подъезде к таким заставам предвкушал хоть малую, но все же остановку и радовался этому.

Молча обходил Кокаскеров городок, придирчиво все осматривал, словно недоверчивый покупатель, а следом за ним шаркал толстыми от бинтов и пахнущими мазью ногами Киприянов, недоумевая, для чего нужен вот этот обход, зачем хмуриться и тоскливо глядеть на почерневшие стены, зачем думать о восстановлении — раз сказали бросить, значит, так надо. Скажут Восстановить — приступай к восстановлению. Там, в инстанциях, больше понимают. Им видней. Что здесь-то из себя стратега строить?

Вот так: два человека рядом, одно дело вроде бы делают, а мыслят по-разному. Более того, каждый из них считает верными только свои мысли и считает нормальным навязывать их другому. Настойчиво навязывать. Только время для этого каждый выбирал более подходящее. Первым начал наставлять на «путь истины» начальника отряда Киприянов. При очередном осмотре брошенной заставы. Вздохнул Кокаскеров, остановившись у покосившегося штакетника, некогда сверкавшего краской, а Киприянов тут как тут. Со своей философией:

— Полно сокрушаться. У вас такой вид, будто личное горе давит… Логично нужно рассуждать: кто наделен правом приказывать, ему и карты в руки. Мы — винтики.

Кокаскеров опешил: не мог не знать майор Киприянов, что отряд высказался за восстановление хотя бы для начала нескольких застав, и предложение это прорабатывается, близится, стало быть, время, когда спросят их, какие из закрытых застав могут принять людей. Нужно быть готовым доложить, чтобы разумно все прошло, чтобы и граница выиграла, и люди бы приехали в более или менее приличные помещения.

— Когда открыть прикажут — откроем, — продолжал тем временем Киприянов. — А что сейчас себя утруждать. Пока решение придет, много воды утечет. Многое здесь поразвалится.

— Только лодыри довольны ролью винтиков. У нас говорят: ишак об ишака чешется, тулпара сторонится, — довольно резко ответил Кокаскеров, но тут же перешел на деловой тон. — Не о своем времени нужно заботиться, а вот об этих заставах. Помещения отремонтируем, а где кадры возьмем. Офицеров?

— Тоже не нашего ума дело. Пришлют.

— Откуда?

— Клич бросят: коммунисты — вперед! — не без иронии ответил Киприянов: — Найдутся желающие закрыть амбразуру. Армия от себя выделит.