Орел в небе - [9]

– У меня для вас два срочных сообщения, полученных по телексу, мистер Морган. – Ван Гент театрально протянул бумаги. – Я специально приехал из Амстердама, чтобы доставить их.

Первое – от Митци, поклявшейся не выдавать его.

"Глубочайшие извинения твое местопребывание вырвано на дыбе клещами тчк будь храбр как лев зпт яростен как орел с любовью Митци".

Дэвид сказал:

– Заложила, сучка, – и открыл второй конверт.

"Твои сомнения понятны ты прощен тчк уверен здравый смысл со временем приведет тебя к выполнению долга тчк твое место всегда ждет тебя с любовью Пол Морган".

Дэвид сказал:

– Хитрый старый ублюдок, – и сунул оба конверта в карман.

– Будет ли ответ? – спросил Ван Гент.

– Спасибо, нет. С вашей стороны было очень благородно так обеспокоиться.

– Никакого беспокойства, мистер Морган. Могу я вам чем-нибудь помочь? Вам что-нибудь нужно?

– Ничего, но еще раз спасибо.

Они обменялись рукопожатием, Ван Гент поклонился и ушел. Дэвид подошел к прилавку "Эйвис"[1], и девушка за стойкой улыбнулась ему.

– Добрый вечер, сэр.

Дэвид предъявил карточку "Эйвис".

– Мне нужен небольшой автомобиль.

– Минутку. У нас есть "Мустанг мах один". – Девушка была яркой блондинкой с чистым розовым лицом.

– Превосходно, – заверил ее Дэвид.

Заполняя бланк, она спросила:

– Впервые в Амстердаме, сэр?

– Говорят, самый интересный город Европы. Это верно?

– Если знаешь, куда пойти, – ответила она.

– Может, покажете? – спросил Дэвид, и она притворно-равнодушно, а на самом деле расчетливо, взглянула на него, приняла решение и продолжила писать.

– Пожалуйста, подпишите здесь, сэр. Сумму снимут с вашего счета, – и добавила, понизив голос: – Если у вас возникнут какие-нибудь вопросы по контракту, можете связаться со мной по этому телефону – после работы. Меня зовут Гильда.

* * *

Гильда жила в квартире над каналом вместе с тремя другими девушками, которые не выразили удивления и не возражали, когда Дэвид принес по крутой лестнице свой единственный чемодан. Гильда показала ему несколько дискотек и кофейных баров, где мелкие отчаявшиеся людишки распинались о революции и откровениях гуру. Через два дня Дэвид убедился, что от всей этой малосъедобной дряни его тошнит и что умишко Гильды так же гладок и пуст, как ее личико. Он с беспокойством глядел на людей, которые съезжались в этот город отовсюду, привлеченные известием, что в Амстердаме самая понимающая полиция. Дэвид замечал в них симптомы собственного беспокойства, узнавал товарищей по несчастью. Но вот с низин, как души мертвых в Судный день, начал подниматься влажный холод, а если ты рожден под солнцем Африки, жалкое зимнее солнце севера не может его заменить.

При расставании Гильда не проявила никаких эмоций, и Дэвид, на полную мощность включив нагреватели, понесся в "мустанге" на юг. На окраине Намюра на обочине стояла девушка в поношенных коротких брюках, из которых торчали загорелые ноги, несмотря на холод, голые. Она склонила золотую голову и подняла палец.

Дэвид притормозил; шины протестующе взвизгнули. Он сдал задним ходом туда, где стояла девушка. Лицо ее было по-славянски плоским, светлые волосы свисали густыми прядями. Он решил, что ей лет девятнадцать.

– По-английски говорите? – спросил он через окно. На холоде ее соски под тонкой тканью блузки казались твердыми шариками.

– Нет, – ответила она, – но говорю по-американски. Подойдет?

– Конечно. – Дэвид открыл дверцу, и она бросила на заднее сиденье сумку и скатанный спальный мешок.

– Я Филли, – сказала она.

– Дэвид.

– Ты в шоу-бизнесе?

– Боже, нет, а почему ты спрашиваешь?

– Машина... лицо... одежда.

– Машина взята в аренду, одежда украдена, и на мне маска.

– Забавный парень, – сказала она, свернулась на сиденье, как котенок, и уснула.

Он остановился в деревне у края Арденнского леса и купил свежего хлеба, большой кусок копченой свинины и бутылку шампанского. Когда он вернулся к машине, Филли проснулась.

– Есть хочешь? – спросил он.

– Конечно. – Она потянулась и зевнула.

Он отыскал ведущую в лес просеку, по ней они добрались до поляны, где соборную зеленую полумглу пронизывали лучи яркого солнца.

Филли выбралась из машины и осмотрелась.

– Красиво, Дэви, – сказала она.

Дэвид налил вина в бумажные стаканчики и нарезал перочинным ножом мясо, а Филли наломала хлеб. Они сидели на поваленном дереве и ели.

– Так мирно и тихо, совсем не похоже на поле битвы. Здесь немцы предприняли последнее крупное наступление. Ты знаешь это?

Рот Филли был набит хлебом и мясом, но это не помешало ей ответить:

– Видела кино – Генри Фонда, Роберт Райан. Муть!

– После всех этих смертей и безобразия в таком месте нужно заниматься чем-нибудь прекрасным, – сонно сказал Дэвид, а она проглотила хлеб, допила вино, поднялась и лениво пошла к "мустангу". Достала свой спальный мешок и разложила на мягкой траве.

– Больше дела, меньше слов, – сказала она Дэвиду.

* * *

Некоторое время в Париже казалось, что может произойти что-то значительное, что они чем-то важны друг для друга. Они сняли комнату с душем в маленьком, чистом и приятном пансионе недалеко от Сен-Лазара и весь день бродили по улицам, от площади Согласия до площади Звезды, потом мимо Эйфелевой башни и назад к Нотр-Дам. Поужинали в открытом кафе на бульваре, но в середине ужина зашли в эмоциональный тупик. Разговаривать вдруг стало не о чем, они одновременно почувствовали это, поняли, что совершенно чужие друг другу, их связывает только плоть, и от осознания этого обоим стало холодно. Они все-таки провели ночь вместе, даже механически занимались любовью, но утром, когда Дэвид вышел из душа, Филли, сидя на кровати, сказала: