Орел расправляет крылья - [42]

Свадебный поезд, состоящий из нескольких сотен возков и возглавляемый тремя поставленными на полозья роскошными каретами, приближался. Я нервно огляделся. Вроде все пристойно. Толпа выглядит богато, хотя очень… ну… эклектично. В принципе, по одежде всех встречающих можно было отнести к трем основным группам. Простонародье по большей части носило обычную русскую одежду — тулупы, полушубки, охабни, валенки, треухи и все такое прочее, — сейчас, конечно, расцвеченную яркими кушаками, платками и шалями. Иноземцы, а также некоторая часть подражающих им либо привыкших к иноземному платью во время пребывания за границей русских носили иноземное платье, хотя тоже с включениями русского. Например, почти все присутствующие иноземцы были в валенках, а иные, как, например, Бэкон, и в меховых шубах. Ну да морозец-то стоял градусов двадцать пять, в тонком европейском суконце не выстоишь. Ну а третью группу составили те, кто брал пример с меня. А я постепенно приучал народ к одежде, которая мне была наиболее удобна. Нет, до джинсов дело не дошло, но вот штаны уже стали более удобными, рубашки обрели статус верхней одежды, и я даже сумел ввести в обиход нечто среднее между длинным пиджаком и френчем и изрядно убавить на одежде количество золотого шитья и всякого рода иных украшений. Что, впрочем, молва тут же записала мне в заслугу, мол, царь-батюшка в быту скромен и богатство напоказ не выставляет. Так что сейчас я был одет в короткую, но теплую бекешу, волчью шапку, брюки из толстого сукна производства моей мануфактуры и меховые сапоги. И так же, с некими вариациями, были одеты еще несколько тысяч человек из числа встречающих…

Наконец кареты приблизились и остановились. Я нервно одернул бекешу и, дождавшись, когда перед дверцей первой кареты раскатают по снегу дорогой персидский ковер, шагнул вперед к медленно распахивающейся дверце кареты. Из проема на меня взглянули огромные, испуганные, но… переполненные таким ожиданием чуда глаза моей принцессы, что я невольно замер. А затем, сглотнув, медленно прошептал:

— Soyez le bienvenu a ma capitale, votre altesse[24].

Французский я знал плохо — сотня-другая слов, да и те выучены недавно, скорее чтобы сделать приятное невесте. В царевой школе я ограничился изучением греческого, латыни и голландского, а также совершенствованием в английском, немецком и польском, кои знал и в своем времени… ну с разной степенью совершенства, конечно.

Сидевший в карете худенький галчонок, укутанный в тяжелую соболью шубу, моргнул своими удивительными глазами раз, другой, потом глубоко вздохнул и, опершись на мою руку, решительно выпорхнул наружу, после чего произнес по-русски, старательно выговаривая слова:

— Благодарю вас, ваше величество.

И вся толпа буквально взорвалась торжественными криками… А затем из соседней кареты вылез кардинал Джеронезе, легат папы и глава его посольства в эту дикую и населенную ортодоксами Московию.

Крики мгновенно стихли. Ибо это был именно тот еж, который и послужил резкому затиханию страстей во взаимоотношениях двух групп клириков Русской православной церкви. Дело в том, что самым серьезным препятствием на пути моего брака с французской принцессой, к моему удивлению, оказались вопросы веры. Ибо патриарх и церковь требовали непременного перехода моей супруги в православие, что было вполне объяснимо, ибо как иначе было провести церемонию бракосочетания. Брак-то в этом времени был институтом сугубо церковным. А Ватикан категорически отказывался дать на то разрешение. Причем, скорее всего, это были происки англичан. Ведь их нынешний король Яков I был католиком, и другим вариантом бракосочетания для Генриетты Марии выступал сын Карл. Как раз тот, которого, если я не ошибаюсь, пытались освободить три престарелых мушкетера… ну или четыре, если быть точным. Вообще, англичане рассказывают о нем весьма прикольно, ну с эдаким английским юмором. Когда едешь по Лондону на экскурсионном двухэтажном автобусе, то сначала проезжаешь статую этого самого Карла, который смотрит на место своей казни, а затем и само место, о котором гид говорит, что, мол, вот на этом самом месте королю Карлу и отрубили голову, «после чего он довольно скоро скончался». Так вот, лаймы и принялись активно противодействовать этому браку, параллельно продолжая подсовывать Людовику XIII и его матушке горемычного королевского сынка. Но, на мое счастье, Людовик держался стойко, хотя ситуации это не спасало. Ибо идти против папы он не мог. И я понял, что этого престарелого римского стервятника надобно чем-то улестить… Ну или как минимум поманить. Так что я, перестав биться лбом об стену, осторожно поинтересовался: а что папа хочет? Папа восхотел ни много ни мало отпадения Московии от ортодоксальной ереси и, как минимум, присоединения ее к Брестской унии, а как максимум — и вообще полного окатоличивания. Глава Посольского приказа окольничий Власьев, докладывая мне об этом, страшно потел и дрожал… А я молча сидел, переваривая сказанное. Интересная у папы позиция. Как у ребенка: «Хочу вот это. — Невозможно, сынок. — А тогда я не буду есть кашку… ы-ы-ы…» Интересно, а перед папами хоть когда-нибудь вставал такой интересный и довольно полезный методологический вопрос «Что можно хотеть?», являющийся едва ли не ключевым для любого политика?..