Оранжевый туман - [53]

— Я тебе клянусь, — начал было Виталик.

— Складно рассказываешь, да не всё складывается, — продолжала она, пряча за злой усмешкой подступающие к горлу слёзы, — одно обстоятельство не ложится в строку, уж извини. Какого, говоришь, числа ты был у Артюхина.

— Восемнадцатого ноября, поздно вечером, — ответил он, ещё не понимая, куда она клонит, — возможно, вышел от него уже после полуночи, то есть формально девятнадцатого…

— Не угадал. Хочешь, я тебе скажу, Нецветов, где ты промахнулся? Твоя бумажка о работе на ФСБ подписана восемнадцатым октября, понятно? Октября, а не ноября! Поэтому тебя и выпустили из тюрьмы… И кому я поверила…

— Люба! Постой, Люба! — закричал Виталик, чувствуя, что вот сейчас уже развернётся она и пойдёт прочь, как тогда, в далёкий день седьмого ноября на площади, только на этот раз точно навсегда, — я не упомянул, потому что не думал, что это имеет значение. Но да, так было, Артюхин захотел, чтобы я поставил число на месяц раньше, вроде, сообщение от источника, которого он до того завербовал… Постой-ка, — осенило его вдруг, — а ты-то откуда об этом знаешь?

Люба чуть не задохнулась от обиды.

— То есть ты… предполагаешь, что я работаю на ФСБ?

— Взаимно, — парировал он.

Повисла странная пауза.

— Хорошо, — сказала Люба после секундной задержки, — меня вызывал Артюхин в мае шестого года. Вызывал на тему питерского саммита, я тебе о нём писала, ну и предлагал сотрудничать. И показывал твою расписку. Да, да, Нецветов, я подумала, чтобы вбить между нами клин, или поссорить… И я в первый момент поверила, а потом решила подождать, пока поговорю с тобой лично. И вот, чёрт возьми, говорю, — она засмеялась сквозь слёзы. — Ты мне веришь? — спросила она наконец.

— Верю, — ответил Виталик, — а ты мне?

— И я тебе верю, — кивнула она, — как же мне тебе не верить, Нецветов? Я же тебя люблю, — и она упала к нему на грудь, разразившись хохотом, перемежаемым рыданиями, — Нецве-етов!..

Он молча ждал, пока Люба успокоится.

— Значит, ты сжёг диссертацию, — спросила она наконец весело и в то же время серьёзно, — ничего не осталось?

— Ничего, — подтвердил он.

— А знаешь, Виталик, рукописи не горят. Я же брала у тебя её на время, помнишь?

— Конечно… — только и смог произнести он.

— Я всё отсканировала, Виталик. Ты уж прости, что не спросила твоего разрешения, мы же были в ссоре. Но знай, что отсканировала.

— И где файлы? — забеспокоился Виталик. — Они не попадут к чужим?… В свете того, что я тебе рассказал…

— Нет, не волнуйся. Я всё скопировала на диски и закопала их в лесу. В Измайловском парке. Я тебе покажу, где именно, и скопирую тебе, если хочешь. Я это сделала на всякий случай, на свой страх и риск. Так что знай, рукописи не горят, Виталик, — она снова улыбалась, обнимая его, стоявшего в растерянности.

* * *

За прошедшее время дверь тира ещё больше покосилась — было видно, что ни о каком ремонте здесь и не помышляли. Но старик, продававший пульки для пневматического оружия, узнал постоянного посетителя по походке ещё за несколько секунд до того, как он толкнул деревянную дверь.

— Виталик! — радостно приветствовал он старого знакомого. — Давненько не бывал у нас, давненько… Что ж не появлялся?

— Пришлось уехать по неотложным делам, — уклончиво ответил Виталик.

В тире, кроме него, никого не было — он пришёл посреди рабочего дня. Он набрал пулек больше, чем обычно, руки ощутили знакомый холод оружейного металла и снова действовали сами, по привычке. Но, наводя оружие на мишень, Виталик видел не нарисованные круги — за ними стояли его враги, реальные, живые и тёплые.

Стивенс… Маркин… Артюхин…

Пневматические пули одна за другой ударяли точно в цель, как будто и не было полуторагодового перерыва, как будто только вчера Виталик в прошлый раз держал в руках винтовку.

Стивенс… Артюхин… Маркин…

* * *

В минуты, когда в Московском городском суде оглашался вердикт присяжных, Уильям Моррисон находился в самолёте, примерно над территорией Польши, и медленно глотал через трубочку апельсиновый сок. Моррисон был в бешенстве, но сохранял полное внешнее спокойствие.

Он не смирился с неудачей, но начальство отзывало его из России.

С чем будет связана его новая работа — он ещё не знал.

Если бы это зависело от самого Уильяма, он предпочёл бы участвовать в организации маленькой победоносной оранжевой революции в какой-нибудь маленькой стране, где есть нефть и, следовательно, отсутствует демократия. При этом не столь важно, где именно. Моррисон легко приспосабливался к любому климату и часовому поясу. Он мог за короткий период времени на хорошем уровне овладеть языком страны пребывания. Только бы не попадались ему на пути упёртые типы вроде Нецветова, глупого двадцатилетнего мальчишки, которому миллион долларов предлагали, а он полез в бутылку… Или в Бутырку, усмехнулся русскому каламбуру Уильям. От таких личностей у него начинала болеть голова. Да, главное, чтобы люди, с которыми ему придётся иметь дело, свободно изъяснялись на родном для него языке — на универсальном для всех времён и народов языке торга.

Глава семнадцатая. Приметы времени

Зимой две тысячи шестого — седьмого годов умер дед Дмитрия Серёгина по матери, и в наследство ему достались машина и дача под Балашихой.