Оранжевый – хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме - [8]

Я оставила свою прошлую жизнь позади и почти никому о ней не рассказывала. Но теперь этому пришел конец.

Малоуни вытащил планшет и бумагу и как ни в чем не бывало спросил:

– Мисс Керман, вы хотите сделать заявление?

– Думаю, мне лучше сначала поговорить с адвокатом. Так ведь, офицер Малоуни?

Чуть не забыв переодеть пижаму, я поспешила в офис к Ларри. Сбивчиво вызвав по телефону, я вытащила его на Западную 22-ю улицу.

– Что случилось? Ты на меня злишься? – спросил он.

Я вобрала в себя побольше воздуха, потому что иначе не смогла бы ничего сказать.

– На меня подали в суд за отмывание денег и перевозку наркотиков.

– Что? – недоуменно переспросил Ларри и огляделся, как будто желая проверить, не участвуем ли мы в какой-то тайной театральной постановке.

– Это правда. Я не придумываю. Я приехала из дома. Ко мне приходили федералы. Мне нужен телефон. Мне нужен адвокат. Можно мне позвонить?

Погодите, а стоило ли мне вообще пользоваться телефоном? Может, все телефоны, хоть как-то связанные со мной, включая аппараты в офисе Ларри, уже прослушивались? У меня в голове мелькали все безумные и параноидальные фразы, которые когда-то говорила Нора. Ларри смотрел на меня так, словно у меня съехала крыша.

– Мне нужен чей-нибудь мобильный! У кого я могу попросить телефон?

Через несколько минут я уже стояла на пожарной лестнице офиса Ларри и с телефона его коллеги звонила другу из Сан-Франциско, который был самым крутым из знакомых мне адвокатов. Он снял трубку.

– Уоллес, это Пайпер. Ко мне домой только что пришли двое федеральных агентов и сказали, что меня обвиняют в отмывании денег и перевозке наркотиков.

Уоллес рассмеялся. В конце концов я даже привыкла к такой реакции – все друзья сначала воспринимали мои слова одинаково.

– Уоллес, черт возьми, я не шучу. Я понятия не имею, что делать. Я с ума схожу! Ты должен мне помочь.

– Откуда ты звонишь?

– С пожарной лестницы.

– Найди таксофон.

Я вернулась в офис Ларри.

– Мне нужно найти таксофон.

– Милая, какого черта происходит? – спросил Ларри, на лице которого читались удивление, тревога и даже раздражение.

– Я правда не знаю. Мне нужно позвонить. Я вернусь и найду тебя.

Позднее, когда я сжато (и, наверное, не слишком последовательно) объяснила ситуацию, Ларри погрузился в нехарактерное для него молчание. Он не стал кричать на меня за то, что я не рассказала ему о своем криминальном прошлом, прежде чем мы связали свои жизни. Он не стал стыдить меня за то, что я была безрассудной и эгоистичной идиоткой. Когда я опустошила свой сберегательный счет, чтобы оплатить услуги адвоката и внести залог, он даже не сказал, что я умудрилась разрушить не только свою, но и его жизнь. Он просто сказал: «Мы справимся». Он просто сказал: «Все образуется. Ведь я люблю тебя».

Тот день стал началом долгого и мучительного путешествия по лабиринту американской системы правосудия. Уоллес помог мне найти адвоката. Решив, что моя жизнь кончена, я повела себя так, как всегда вела себя в экстремальных и опасных ситуациях: закрылась ото всех, снова и снова повторяя себе, что сама влезла в это дерьмо и винить мне некого. Решение мне тоже предстояло найти самой.

Но я была не одна – мои близкие и мой ничего не подозревающий парень отправились в это печальное приключение вместе со мной. Ларри, мои родители, мой брат, мои бабушки и дедушки – все поддерживали меня до конца, хотя и были потрясены и смущены моим криминальным прошлым, которое до той поры мне удавалось скрывать. Мой отец приехал в Нью-Йорк, и мы отправились в изматывающую четырехчасовую автомобильную поездку в Новую Англию, где проводили лето мои бабушка и дедушка. Я не чувствовала себя ни крутой, ни модной, ни склонной к авантюрам, ни погруженной в контркультуру, ни готовой к личному бунту. Я чувствовала лишь, что намеренно ранила и разочаровала всех, кого сильнее всего любила, и беспечно выбросила свою жизнь на помойку. Они не могли понять, что я натворила, и я, сгорая со стыда, сидела в гостиной бабушки и дедушки на экстренном семейном совете, пока они часами задавали мне вопросы, пытаясь хоть немного осознать происходящее.

– Но куда же ты девала деньги? – наконец спросила не на шутку озадаченная бабушка.

– Знаешь, бабушка, я делала это не ради денег, – неубедительно ответила я.

– О, Пайпер, ради бога! – бросила она.

Я была не только источником стыда и разочарования, я была еще и идиоткой.

Бабушка не назвала меня идиоткой. На самом деле никто даже не упомянул о стыде и разочаровании. Но в этом не было необходимости. Я сама все знала. Невероятно, но мама, папа, бабушка и дедушка – все мои близкие сказали, что любят меня. Они переживали за меня. Они готовы были мне помочь. Когда я собралась уходить, бабушка крепко обняла меня, сжав мою грудную клетку своими тонкими руками.

Хотя мои близкие и те друзья, которым я рассказала о случившемся, восприняли новости со всей серьезностью, они все же сомневались, что «приличная светловолосая дамочка» вроде меня может оказаться в тюрьме, но мой адвокат быстро заверил меня, что положение очень тяжелое. Федеральный суд обвинил меня в преступном сговоре после провала контрабандного бизнеса моей бывшей любовницы. Такое же обвинение было предъявлено Норе, Джеку и еще тринадцати участникам дела (некоторых я знала, а некоторых – нет), включая африканского наркобарона Аладжи. Нора и Джек были под арестом, и кто-то выдавал властям одно имя за другим.