Оранжевый абажур - [124]

Ленинский принцип превращения войны империалистической в войну гражданскую на территории бывшей империи восторжествовал быстро. Толчком к этой войне послужил массовый «красный террор», объявленный большевиками в ответ на попытку чиновников-специалистов оказать сопротивление новой власти при помощи забастовок и саботажа и мелкие пока контрреволюционные заговоры офицерства и буржуазии. После расстрелов в Петрограде волны политической ненависти покатились по России, вызывая массовые убийства, казни, погромы и пожары. Масштабы жестокости и затяжной характер начавшейся гражданской войны вряд ли предвидел даже Ленин. Все противоречия — классовые, сословные, национальные, накопившиеся за сотни лет существования огромной империи, проявились и нашли свое выражение в этой кровавой всероссийской свалке. Много раз казалось, что русскому государству наступает конец и что его народ, изнемогший от идейного разброда, голода и разрухи, вот-вот навсегда потеряет свою национальную самостоятельность и политическое значение в мире. Он, однако, выстоял и на этот раз. А бывшая монархическая держава превратилась в страну «победившего пролетариата». Точнее, в государство партии большевиков.

Теперь о случайности этой победы не могли говорить даже самые ярые из противников большевизма. Было совершенно очевидно, что она явилась результатом героизма и самоотверженности бойцов Красной Армии, воодушевленных идеей организации справедливого социального строя. Но это было только одной из причин успеха. Вряд ли даже эта фантастическая самоотверженность и идейное единство спасли бы большевиков от поражения, если бы не их руководство во главе с Лениным. Оно сочетало энтузиазм и решительность со способностью политического предвидения и не гнушалось проявлениями макиавеллизма, когда дело шло о судьбах Революции. Большевистский Центральный комитет, в конечном счете всем руководивший и за все отвечавший, твердо соблюдая главное направление революционной и военной стратегии, в тактических деталях проявлял маневренность и гибкость, нередко весьма далекие от рыцарских методов ведения войны. При высокой гуманности конечных целей революции, объявленных ее вождями, для них была характерна беспощадная жестокость не только к политическим противникам, но и к своим, если они допускали колебания, нерешительность или малейшее сомнение в верности большевистских догм. Практически не принимавший участия в начавшейся после Октябрьской революции вооруженной политической борьбе, бывший участник студенческих сходок и митингов, Вышинский мог со стороны наблюдать разницу в результатах между тактикой интеллигентного гуманизма и политической «порядочности», столь свойственных его собратьям по меньшевистской партии, и макиавеллиевской практикой большевистского руководства. Чего стоила уже только одна способность этого руководства идти на соглашения и даже политические союзы со своими идейными противниками с заранее продуманным намерением их потом уничтожить! Так поступили с теми же эсэрами и батькой Махно после того, как соглашение с ними о пропуске красных войск через Гуляй-Поле в тыл врангелевцам решило исход гражданской войны. Так же поступили и со многими националистическими группировками и даже с шайкой Мишки Япончика, когда эта шайка помогла красным овладеть Одессой. Большевики не гнушались даже такой мелочью.

История судит не за методы и цели политической игры, а за проигрыш в ней. Вероятно, это был главный вывод, сделанный молодым меньшевиком. А из него следовал другой, касающийся уже личной судьбы самого наблюдателя: если не хочешь со своим пронзительным умом и высокой образованностью без остатка раствориться в политическом небытии, ступай на поклон к большевикам и обещай служить им с той верностью, на которую способны только ренегаты!

Большевики, несомненно, тоже знали эту особенность перебежчиков. Но их недоверие к интеллигентам вообще, а тем более к бывшим инакомыслящим, да еще чуждого классового происхождения, уже тогда являлось одним из краеугольных камней их партийной политики. Нужда, однако, способна заставить поступиться даже политическими принципами. А она в те годы была на образованные кадры чрезвычайно острой. Чуть не вся русская интеллигенция или погибла в вихрях гражданской войны, или оказалась в эмиграции. Раскаявшийся меньшевик Вышинский в 1920 году был принят в члены ВКП(б).

А вот уверовал ли он в ленинское толкование Марксовой «перманентной» революции или только прикинулся уверовавшим, остается неизвестным. По Марксу непрерывное политическое и идеологическое насилие над непролетарскими элементами, составляющее суть такой революции, может привести к успеху только в том случае, если осуществляющий это насилие рабочий класс сам достиг уже известной степени развития. По Ленину это необязательно. И классовое насилие, если оно проводится достаточно последовательно и на протяжении жизни целого поколения, а то и двух, способно преодолеть даже первоначальное несоответствие производительных сил страны той сверхпрогрессивной общественной формации, которая объявлена в этой стране официально доминирующей. Именно так и обстояло дело в Советской России, унаследовавшей от России царской слаборазвитую промышленность, к тому же разрушенную войной, и малокультурный рабочий класс.