Оранжевое солнце - [8]

...А в степи красота, все радует, все веселит. Слышны строгие слова, узнать нетрудно дедушкин голос:

— Гомбо, садись на серого, гони к зеленым увалам длинноногих — лошадей и верблюдов. Дулма, садись на гнедого, в широкую долину гони коротконогих — коров и баранов.

Дедушки уже нет, уехал он в дальнюю степь к юрте Бодо. Эрдэнэ слышал, как опять говорили о лечебных гобийских травах. Скорее бы вернулся. Приподнял голову, стал подзывать Нухэ, знал — собака лежит у коновязи, тут ее место, ее работа — сторожить юрту. Нухэ залаял, скреб лапами дверцы, открыть не мог. Глаза у Эрдэнэ опять закрылись, в юрте потемнело. Вдруг темное побелело. Плывет по небу солнце, золотится степь, сурки свистят, перекликаются. Дверцы юрты распахнулись, ворвался ветер, закружился столик, подпрыгнуло ведро, котел привстал с печурки, покатился из юрты, потерялся в траве. Захлопнулись дверцы. Глушь. Тихо. Эрдэнэ уснул. Поздний вечер. Разбудил его едкий запах — у печурки дедушка размешивает тальниковой палочкой что-то в черном котелке, сыплет из мешочка зеленый порошок, берет второй, шуршат желтые сухие листочки. Смотрит в котелок, усердно размешивает. Смешной дедушка, нижнюю губу отвесил, щелки глаз совсем сузились, пот струйками льется по щекам; слышится любимая песенка, поет ее приглушенно, боится разбудить Эрдэнэ, а тот давно ждет, когда он на него взглянет. Не дождался, голову с подушки приподнял:

— Скоро, дедушка, обед? Я немного поспал...

Губы дедушки вытянулись, усмешка пробежала по его морщинам, спряталась в усах и бородке.

— Хорошо поспал, скоро ужин...

ЛЕСТЬ И ЛОЖЬ

Больше двух недель проболел Эрдэнэ. Сегодня дверцы юрты и для него распахнулись. За утренним чаем говорили недолго. Дедушка погнал лошадей к Соленому озеру, бабушка будет пасти овец, дойных коров и телят на западном склоне горы, а Эрдэнэ и Гомбо — стадо коров и быков на восточном. Собрались, вышли из юрты. Первым уехал дедушка, бабушка задержалась у котла. Эрдэнэ и Гомбо сели на лошадей. Эрдэнэ приподнялся в седле. Почему вокруг все синее? И небо, и горы, и степь. Даже коновязь посинела; Нухэ юлит хвостом и тоже синий... Эрдэнэ — птица, выпущенная на волю, готовая облететь степь от края и до края. Все-то ему мило: заблеяли барашки — радуется, будто раньше не слыхал их ласковых голосов; козленка схватил на руки, щекой приложился. Юрта дедушки стоит на том же месте и совсем не белая, она вся в многоцветных пятнах.

— Посмотри, Гомбо, на нашу юрту — большая и нарядная пиала, опрокинутая кверху дном. Дымок, как шелковая лента, тянется к самому небу...

Гомбо на юрту и не взглянул, лицо его озабочено: стадо коров потянулось за гору. Злой бык бежит впереди, за ним несколько коров.

— Быстрей, быстрей! — заторопился Гомбо, хлестнул плетью своего скакуна.

Это рассмешило Эрдэнэ:

— Пока я болел, каким шустрым стал мой брат! — Он стоял на стременах, глядел вокруг, будто все видел впервые.

Гомбо ускакал, скрылся за холмом. Эрдэнэ погнался за ним, подгоняя лошадь. Поднялся на гору, дул легкий ветерок. И такая светлая даль, будто небо стеклянное. Стал осторожно спускаться по склону. Миновал мелкие каменные россыпи; процокали копыта по серым плитам, гладким, широким, бесшумно спустились на мягкую траву. Впереди холмик из свеженарытого песка, лошадь внезапно остановилась. Эрдэнэ чуть не вылетел из седла.

Лошадь била копытами, пятилась и фыркала. «Что с ней такое?» — удивился Эрдэнэ, слез с коня. На песке бился желтый пушистый комок. В капкан, который насторожил дедушка, попал тарбаган. Мужчины всех юрт охотятся на этого крупного сурка монгольских степей — вкусное мясо, дорогой мех. Железная скобка прихватила тарбагану заднюю лапу. Зверь отчаянно рвался, пытаясь спастись в норе.

Эрдэнэ догнал брата; они вернулись. Начали вытягивать тарбагана, вцепились в его пушистую шерсть; зверь упирался головой и передними лапами в стенки норы и, бешено работая задней лапой, вихрил песок, отгоняя преследователей. Братья, напрягая силы, стремились одолеть зверя. Сколько они потратили усилий и времени? Разве это важно: нельзя же упустить такую добычу. Дедушка просмеет.

Бились, вспотели, устали, зверя побороть не смогли.

День в разгаре, небо гладкое, как поляна, братья и не заметили мелких туч, одиноко плывущих по восточной кромке неба. Эрдэнэ отвязал от седла кожаную веревку:

— Давай обвяжем его покрепче и вытащим...

Тарбаган отчаянно отбивался, обвязать его не сумели. Постояли, недовольные и усталые, вскочили на коней и помчались по долине. Кони резвые, бегут легко, только ветерок в ушах посвистывает. Есть ли для монгола что-нибудь дороже быстрого коня? Дедушка оседлал для них лучших скакунов. Справа холмы, слева холмы. В этих незнакомых местах они не бывали. Корм всюду хороший. Куда бежит скот, кто его гонит? Безошибочна примета стариков: сытый скот беспокойно бежит, оставляя лучшие пастбища, готовься к буре. В конце лета обманчива погода в этих местах. Тихий жаркий день вмиг тускнеет, тяжелое небо давит на землю. Худо и людям и скоту.

Едут и едут братья, нет стада.

...Солнце спустилось низко, когда увидели несколько коров; стадо разбрелось по всей долине. Гонялись за непослушными долго; упрямился злой бык, шарахался во все стороны. Эрдэнэ взъярил коня, догнал быка, изловчился, ожег его плетью. Глаза у быка налились кровью, уперся он, рыл землю копытами, готов в бешенстве любого посадить на рога. Возились с ним долго: едва не прободал он брюхо лошади Гомбо. Серый скакун, крепкий и ловкий, так увесисто ударил быка в морду, что злобный пыл того погас.