Опыт словаря нового мышления - [179]

Чем более достоверной картиной настоящего и будущего обеспечено общество благодаря художественному творчеству своих членов, тем больше шансов у художника получить статус врага (государства, общества, народа).

Чем выше качество и/или своеобразие создаваемых художественных произведений, тем больше шансов у художника получить статус «чужого» (народу, обществу, государству).

Для данной таксономии существенна типология потребления продукта художественного творчества - нового художественного языка в его элитарном и массовом диалектах. Диффузия элитарного и массового спроса приводит к тому, что художественное творчество признается общественной ценностью лишь post festum («после праздника») на стадии уже далеко зашедшей стагнации нового художественного языка и, как правило, после смерти самого художника.

Иррелигиозность (или неоязычество) современного западного и ориентированных на него обществ превращает акт художественного творчества в суррогат жертвоприношения, а художника - в жреца и жертву социальной силы, прослойки, идеологии или политической власти.

Становясь настоящей жертвой, художник, однако, напоминает бодрым носителям здравого смысла, что он - не они, что художественное творчество не утратило своей неизмеримой тайной силы и господство «технического искусства», «реалистический утилитаризм» не лишили художника его природы.

Как состояние личности, в котором сознательное подчинено бессознательному и может быть всецело растворено в нем, художественное творчество мало поддается описанию на языке внерелигиозной рациональности, языке, вполне пригодном для характеристики события (или акта) художественного творчества. Как состояние личности, оно есть выражение предельной покорности абсолюту (Богу, Природе, Судьбе).

Живя по закону «глина, не спорь с горшечником», художник, просыпающийся в человеке и пробуждающий его для творчества, не колеблется и не сомневается, но сразу - вне обычного течения времени - находит то, чего в обыденном смысле и не искал.

Никакими доказательствами того, что данное состояние личности и есть художественное творчество, индивид не располагает и может в них не нуждаться. Но безотчетное стремление найти подтверждение этому «у людей» или в мистическом слиянии с абсолютом делает внутреннюю жизнь художника в точности такой, как описал ее у Платона Сократ со слов своей наставницы Диотимы: «Он наг, необут и бездомен».

Суверенитет

Клэр Мурадян

И в предыдущих и в нынешнем текстах советской Конституции статья, где говорится о том, что за союзной республикой «сохраняется право свободного выхода из СССР» (статья 72 Конституции 1977 года), хотя о процедуре использования этого права умалчивается, является единственной статьей, позволяющей нарядить советские социалистические республики в тогу «суверенных государств». «Государства» - эти административно-территориальные образования, большинство населения в которых принадлежит к определенной национальности, - являются таковыми лишь в том смысле, что они - составная часть более общей государственной сущности. «Суверенные» - но они как раз и требуют, чтобы стать наконец таковыми, как об этом свидетельствует силовое противоборство с центральной властью, которое ведут уже несколько месяцев окраинные республики, прежде всего кавказские и прибалтийские, хотя при этом требование действительной национальной независимости выражается в различных, не обязательно сепаратистских, формах и с разной степенью смелости, учитывая груз прошлого, географические факторы и специфическую ситуацию.

Мобилизация сил происходит или вокруг «изначального» территориального притязания по отношению к соседней «вражеской» республике (требование армян о присоединении Нагорного Карабаха к Армении как единственная гарантия соблюдения общечеловеческих и национальных прав армянского населения, составляющего большинство в этой области, и требование азербайджанцев управлять этой территорией так, как они считают нужным, учитывая интересы проживающего там армянского меньшинства), или же вокруг политических лозунгов более общего характера, непосредственно направленных против центральной власти, как это имеет место у прибалтов, предлагающих предоставить республикам право вето в качестве гарантии их автономии по отношению к Москве. В обоих случаях цель идентична. Речь идет о стремлении добиться автономии, «права народов на самоопределение», которое после Войны за независимость Соединенных Штатов легло в основу всех освободительных движений против иноземного империализма и колониальных держав, независимо от того, в каких идеологических «одеяниях» они выступают.

Каким бы искусственным оно ни было, «право выхода», эта тактическая уступка Ленина нациям, более строптивым, чем он мог бы подумать, и не пожелавшим добровольно остаться в подчинении у русских, даже когда те стали советской и пролетарской нацией, означает для народов (и при условии, что им будет пожаловано звание республики) единственную возможность завоевать или отвоевать свободу. Это право может перестать быть пустым звуком в тот день, когда нации почувствуют, что они уже в состоянии думать о формах его практического осуществления. Отсюда волнения, вызванные слухами об упразднении этого последнего атрибута национального суверенитета в результате подготавливаемых в настоящее время поправок к Конституции. В связи с главными проблемами политической философии в области как государственного, так и международного права понятие суверенитета неизменно сочетается с понятием законности, применяется ли это определение прерогатив верховной власти к монарху, к политической власти, к народу, к государству или к нации. А согласно духу новейших законов, единственная законность заключается в соответствии революционным целям. Изначальная двойственность термина «суверенитет», который, как указывает Кант, может сопровождаться определениями «наивысший» или «наиболее законченный» (в этом случае в плане его развития), позволяет постоянно переходить от одного смысла к другому, т. е. непрерывно смешивать два разных понятия - «суверенитет» как исключительную прерогативу юридической власти и / или как политическую реальность, т. е. действительную (в смысле потенциальную) способность пользоваться этой прерогативой. Это тем более облегчает задачу советских марксистских юристов, для которых не может существовать «естественного (или идеального) права», стоящего над государственными институтами и имеющего само по себе универсальное значение, и которые, следовательно, утверждают, что реальные права превалируют над формальными правами, короче говоря, что сила выше права. Эта чисто прагматическая концепция права наглядно прослеживается в использовании понятия «суверенитет» как в советской Конституции, так и на международной арене.