Опыт словаря нового мышления - [175]

В общем и целом французы удовлетворены этим почтенным законом, который за столетие с небольшим со дня его принятия был лишь кое-где подправлен последующими законами, не исказившими его сути. Я имею в виду, в частности, закон о недопустимости расовой ненависти, принятый 1 июля 1972 г., и декрет от 18 марта 1988 г., запрещающий публичное ношение униформы, знаков и эмблем организаций или лиц, признанных виновными в преступлениях против человечности. Не будем удивляться тому, что этот декрет включен в рамки закона о печати, поскольку под этой формулой следует понимать все формы выражения, в какие может облекаться мысль… включая и всякого рода униформы.

В чем же секрет этой устойчивости, да еще во времена, когда законы изменяются по воле политического большинства; в чем тайна долголетия закона, в чем причина всеобщего согласия, которое вдвойне поразительно, если учесть, что возникло оно среди народа, отличающегося своей склонностью к фрондированию, и сформировалось на той самой почве, где эта фронда проявляется?

Это зависит не только от величественных принципов, которыми отмечен закон от 29 июля 1881 г. - «Книгопечатание и книготорговля свободны» (статья 1), «Любая газета или другое периодическое издание могут быть опубликованы без предварительного разрешения и внесения залога…» (статья 5), - поскольку мы знаем, что самые лучшие принципы могут быть подорваны существующей практикой или посредством исключений.

Это объясняется, на мой взгляд, сочетанием умного, взвешенного закона с его гибким применением. Правовое государство является отражением не только «состояния умов», но и «состояния текстов законов». Я хотел бы проиллюстрировать эти положения в двух аспектах: путем краткого изложения «состояния текстов законов» и судебной практики, типичной для «состояния умов» судей.

Что касается состояния текстов законов, я ограничился бы кратким рассмотрением вопроса о диффамации, который является, по-видимому, наиболее запутанным и часто фигурирует на судебных процессах. Однако нетрудно представить, что именно здесь чаще всего встречаются свобода журналиста и лица, ставшего объектом клеветы, истина и ложь.

Перед нами, например, газета, которая утверждает в одной из статей, что господин X., именитое лицо одного крупного города, - взяточник или что господин У., известный писатель, не является настоящим автором своих книг, поскольку он нанимает «негров» для их написания.

Очевидно, мы встречаемся здесь со случаем «диффамации», то есть с упоминанием о факте, наносящем «ущерб чести и достоинству» тех, кому он вменяется в вину. И вновь мы имеем дело с правонарушением, если налицо все другие, установленные законом условия, включая, например, и публичный характер его совершения.

Легко заметить, что на этой стадии вопрос об истине даже и не ставится. Закон ограничивается здесь констатацией того, что утверждение, наносящее ущерб чести и достоинству человека, является «диффамацией», которая наказуема как таковая. Из этого можно сделать вывод, что свобода печати мертва, поскольку для судебного преследования кого-либо достаточно установить факт нанесения ущерба чести лица или органа (судебное ведомство, армия, полиция…).

Тем не менее - и именно здесь вступает в дело «истина» - журналист имеет право доказать, что написанное им является «правдой». «Истинность очерняющих фактов, - говорится в статье 35 закона 1881 г., - всегда может быть доказанной…» И если журналист представляет такие доказательства, с него снимаются всякие обвинения.

Эту любопытную конструкцию необходимо дополнить двумя пояснениями. С одной стороны - и этот пункт наиболее труднодоступен для неофитов, - истина может быть очерняющей. Утверждение, что господин У. является дутой знаменитостью, может быть и правильно, но оно, конечно же, очерняюще, и пусть даже будет доказано, что это правда, оно тем не менее всегда останется диффамацией.

С другой стороны - и этот пункт также удивляет неофитов, - существует «право на диффамацию» в той мере, в какой существует возможность представить доказательства, что скрываемые факты подтверждаются печатью истины. Здесь явный парадокс: диффамация остается всегда правонарушением, которое может быть прощено. «Право на диффамацию», то есть право высказывать обидную истину, является свободой, связанной определенными условиями.

Бывает и так, что журналист, исходя из лучших побуждений и движимый бескорыстным желанием рассказать своим согражданам о мерзостях, совершенных другими согражданами, не может доказать истинность своих утверждений. Либо это запрещает сам закон - когда упоминаемые факты касаются личной жизни пострадавшего, когда они совершены более десяти лет назад, являются нарушением, подпавшим под амнистию или утратившим силу за давностью лет, - либо просто-напросто потому, что он искренне заблуждается.

Однако в рамках этих гипотез журналист всегда имеет возможность доказать, в частности, свою искренность, то есть что он не имел намерений нанести вред, что преследовал законную цель, что были приняты все необходимые предосторожности и что при выступлении была проявлена должная осмотрительность.