Опыт физической метафизики - [25]

предположили, что есть рацио и действует оно так, что его можно изучить; предположили, что у нас есть воля и она действительно действует как воля. Если мы хотим узнать, как они действуют, то обращаемся к соответствующему разделу психологии, и так далее. Но, расположив мир по некоторым самостоятельным сущностям, которые в действительности являются продуктами наших абстракций, мы не можем его соединить. Историк в действительности вообще не имеет дело с такими вещами, он имеет дело с историческими событиями, в которые вовлечены реальные люди, совершенно не подчиняющиеся никаким готовым разделениям, и можно сказать, что всякое историческое событие совершается в тотальном виде, в некотором синкретическом виде. Выделение в нем отдельно экономики, отдельно государства, отдельно права есть лишь абстракции соответствующих наук. В реальной жизни, то есть в реальном котле истории, так не происходит, что сначала человек решает правовые вопросы отдельно от своих эмоций и от своего мышления, затем решает логические задачи отдельно от правовых вопросов или от вопросов морали или, более того, руководствуется еще каким-то мифическим чувством, совершенно отдельным от мышления. Историк не может искусственно объединить эти вещи, то есть нельзя уже выделенное мышление объединить с уже выделенной чувственностью, нельзя уже выделенную и ушедшую куда-то в абстракцию государственность объединить с этикой, и наоборот, уже выделенную этику объединить с государственностью, возникает масса искусственных проблем. С другой стороны, историк явно имеет дело с тем, что совершается в реальном бытии, которое существует в нераздельном виде. Но в то же время нераздельный вид непосредственно нам непонятен, он представляет собой эмпирически запутанное явление, которое мы пытаемся как-то распутать абстракциями. Ведь абстракции по разным наукам были введены для того, чтобы выделить явление и сделать его предметом научного изучения.

Следовательно, историк тоже должен строить объект, но он, очевидно, должен строить синтетический объект, иной, чем те, которые построили другие науки, потому что, взяв результаты других наук, просто их соединить нельзя. Понимание цельного явления, каким является историческое действие, не является суммой пониманий. Историческое действие в самом начале нашего исследования и в самом конце нашего исследования (если мы вообще придем к концу) представляет собой некое синкретическое действие. Для него нужно построить какие-то абстракции и построить объект. Это объект синтетический, то есть такой объект, который мы строим для понимания синтетического явления. Мы не можем в чистом виде выделить некий синтетический объект как продукт научной абстракции, мы не можем его указать: вот он в мире, вот то, что я абстрагировал, это можно видеть в мире отдельно. Будем условно называть синтетическим объектом такой объект, который построен для того, чтобы понять синтетическое явление (а явление мы можем наблюдать, хотя и в запутанном, усложненном виде).

Вот с этой оговоркой следует понимать тот особый объект, который я ввел и назвал многообразием, или множественностью, и очертил его некоторыми постулатами. Давайте пройдем рассуждающим эмпирическим путем и осветим с разных сторон этот странный исторический объект, который есть, конечно, продукт абстракции. Но мы пытались построить абстракцию так, чтобы она с самого начала учитывала цельность и нераздельность того, что реально является мотором, движущей силой, причиной исторических событий и явлений.

Я предложу подумать над следующей вещью: любое многообразие состоит из объектов, или элементов, является множеством, состоящим из элементов. Но, помня постулаты, о которых мы говорили в связи с многообразием, которое есть для нас выделенный объект, абстракция для понимания исторического действия, мы должны увидеть одну забавную его черту. Скажем, я говорил о некоторых состояниях, которые характеризуются непрерывностью, то есть о некоторых состояниях, в которых мы не можем выделить последовательность и смену состояний, оно одно у меня и у вас. Мы не можем ввести характеристику временных различий: скажем, состояние у Платона в V веке до нашей эры и у нас в голове сейчас. Мы не можем воспользоваться временным различием и производить какие-то различения в этом состоянии - оно одно. И в то же время каждый элемент этого состояния - состояние составляет многообразие - бесконечно мало отличен от другого. Приведу такой пример. Известно, что значения слов взятые с определенной точки зрения представляют собой в действительности непрерывные поля. Любое слово в каком-то контексте может приобрести еще какое-то значение, которое оно не имело до сих пор, оставшись тем же самым словом, то есть вы не можете значение слова определить таким образом, чтобы остановить любое возможное и бесконечно малое отличие данного употребления слова от предшествующих, и в новом применении этого слова оно узнается как это же слово. Вспомните хотя бы разницу между нормальными словами литературного языка и их сленговыми вариантами. Есть десятки слов в нашем языке, которые берутся из языка и получают по контексту, по применению, по психологической структуре человека, применяющего его, совершенно новое значение, которое оставляет это слово тем же, каким оно было. Этот процесс нельзя остановить, он непрерывен, но он остается внутри конечного многообразия, потому что, раз мы понимаем значение слова, это значит, что это многообразие конечно (то есть это является фактом, указывающим на конечность многообразия). Всегда может быть иной смысл, но так как мы эту множественность понимаем, само многообразие конечно. Как говорил еще математик Колмогоров, всякий смысл дискретен: раз смысл установился, это означает дискретность, или конечность, этого образования.