Опять вопросы вождям - [13]

Отработав экономические и политические рычаги (внешний долг, подготовка «демократической» элиты, коррупция, "Буря в пустыне"), первый мир создал эффективную систему сброса в третий мир не только отходов и вредных производств, но и собственной нестабильности и кризисов. Латинская Америка при весьма высоком уровне развития и образования погружена за 80-е годы в тяжелейший кризис при постоянном росте производства и извлечения природных ресурсов. Некоторым дают выйти из кризиса лишь из политических соображений (Чили — ради борьбы с идеями социализма, Мексике — как соседу США, "буферной зоне"). Механизмы создания "контролируемого кризиса" и извлечения ресурсов прекрасно известны команде Гайдара. Эти механизмы внедряют в России сознательно.

Если представить себе, что развитые капстраны внезапно оказались отрезанными от третьего мира, от потока его ресурсов (т. е. попали бы в положение СССР), то само понятие эффективности их экономики потеряло бы смысл — она испытала бы коллапс, после которого ввела бы жесткую систему планирования. Малейшие попытки хоть небольшой части третьего мира контролировать поток ресурсов вызывают панику на биржах и мобилизацию всех средств давления (война в Ираке, лишенная всякого идеологического прикрытия, это показала с полной очевидностью).

CCCР доступа к дешевым ресурсам третьего мира (в том числе экологическим) был лишен. Никто к этому пирогу нашу экономику и не допустит, хотя моральных тормозов режим теперь не имеет. Таким образом, обещая создать "такую же" рыночную экономику, реформаторы заранее предполагают превратить в «собственный» третий мир регионы проживания нерусских народов и большинство русских областей. Отсюда — "дрейф в Азию" Татарстана и даже Карелии. Эти надежды в лучшем случае безумны.

Тезис о неэффективности советской экономики по критерию "полные прилавки" (уровень потребления) очевидно несостоятелен, если его прилагать ко всей системе "первый мир-третий мир", а не к ее витрине. В среднем уровень потребления (или шире, уровень жизни) всех людей — участников производственной цепочки капстран (включая добывающих олово боливийских индейцев или собирающих компьютеры филиппинских девочек), был гораздо ниже, чем в СССР. Две трети населения России ожидает бедность, о которой они и не подозревали — и которой никогда не знала общинная Россия.

7. Вплоть до перестройки Россия (СССР) жила, по выражению Менделеева, "бытом военного времени" — лучшие ресурсы направляла на военные нужды. Как бы мы ни оценивали сегодня эту политику, она не была абсурдной и имела под собой исторические основания. Ее надо принять как факт. Та часть хозяйства, которая работала на оборону, не подчинялась критериям экономической эффективности (а по своим критериям она была весьма эффективной). По оценкам экспертов, нормальной экономикой, не подчиненной целям обороны, было лишь около 20 проц. народного хозяйства СССР. Запад же, при его уровне индустриализации и доступе к ресурсам, подчинял внеэкономическим критериям не более 20 проц. хозяйства. Таким образом, "на прилавки" работала лишь 1/5 нашей экономики — против 4/5 всей экономики капиталистического мира. Сравнивать надо именно эти две системы. Прикиньте в уме эффективность! Да и обеспечить военный паритет на современном уровне убогая и неэффективная экономика не смогла бы. Пусть подумает наш интеллигент, что означает создать и наладить крупномасштабное серийное производство такого товара, как МИГ-29.

Интеллигенция легко восприняла фальшивые критерии эффективности, легко согласилась разрушить составляющие лучшую часть национального достояния системы военно-промышленного комплекса, она согласилась отказаться от «уравниловки», не подумав, что это означает для огромной части населения в наших реальных условиях (тем более при спаде производства). Взлелеянный сусловской идеологической машиной журналист А.Бовин пишет: "Мы так натерпелись от уравниловки, от фактического поощрения лентяев и бракоделов, что хуже того, что было, уже ничего не будет, не может быть" ("Иного не дано"). Как же высоко ценит себя Бовин, если считает, что и он «натерпелся» от уравниловки. И насколько же бедным воображением он обладает, если уверен, что хуже, чем мы жили лет десять назад, в принципе жить невозможно.

Интеллигенция легко согласилась на демонтаж всех тех «нецивилизованных» (т. е. отсутствующих на Западе) систем жизнеобеспечения, которые позволяли при весьма небольшом еще национальном богатстве создать всем гражданам достойный уровень жизни. Интеллигенция, шумно радуясь "освобождению мышления", с поразительной покорностью подчинилась гипнозу самых примитивных идеологических заклинаний, например, призыву перейти к «нормальной» экономике. И никто не спросил: каковы критерии «нормального»? Что же «нормального» в экономике, при которой все склады в России затоварены лекарствами, а дети в больницах умирают от недостатка простейших препаратов? Что нормального в том, что резко сократилось потребление молочных продуктов даже детьми — а молоко и сметана сливаются в канавы? Ведь это «нормально» лишь в рамках очень специфической, отнюдь не общей системы ценностей, явно противоречащей здравому смыслу. Можно было бы как-то объяснить это затмение интеллигенции, если бы в ее среде циркулировало хотя бы мифическое оправдание: мол, на пути к рынку мы должны пройти через этап полного абсурда. Но такого объяснения не дали ни Гайдар, ни Попов — а своего ума у интеллигенции уже нет. Чтобы люди не задумывались, наши демократы просто обрушили на них поток дезинформации.