Опухоль - [9]

Среди немногих коллег-художников, привлекавших мое внимание, я всегда выделяла Келлерта. Я часто наблюдала, как он, опираясь локтями о столик, о чем-то думал. Порою мне казалось, что его задумчивый, печальный взгляд сосредотачивается на мне. Его изумительные глаза проникали в меня, но о чем говорили они, осталось для меня тайной. Как-то я несла подрамник.

- Хотя бы помогли мне, - сказала я, - обращаясь полушутя-полусерьезно.

- Не могу, - сказал он, останавливаясь и тяже-ло дыша.

- Вы заболели? - спросила.

- Сердце пошаливает, но думаю.., - он страдальчески улыбнулся и добавил, пройдет!

В прошлогоднюю весну я заболела ангиной. Не появлялась на работе больше недели. Навестил меня Израиль Давидович. От него я узнала ужасное - Келлерта уже нет. Боже, как жаль, когда умирают хорошие люди...

29

Приподнялась на локтях и повернулась на бок, чтобы видеть натюрморт, который висел на стене. Подсолнухи. Подсолнухи в вазе. Букет подсолнухов. Самое уязвимое место в нашем деле - колорит. Многие не знают, что он такое. Свет представляется как добавление белил в краску, а тень - добавление сажи. А ведь у настоящего колориста секрет звучания живописи заключается в полноте цвета в тени, в полутонах и, наконец, в свету. Не белила дают свет и не сажа тень, а точно найденное соотношение тонов, какие есть в природе. Думая обо всем этом, я сползла с дивана на пол и на коленях добралась до шифоньера, где находились уложенные в стопку, написанные мной этюды. Мне захотелось пересмотреть их. За этим занятием и застала меня дочь.

- Мама, что ты делаешь?! - произнесла она трагическим голосом, - тебе нужен полный покой.

- У-у-у! - махнула я рукой, показывая на дверь, требуя жестом не мешать, но Валя взяла меня подмышки, подняла, как пушинку и уложила в постель. Вернулась, держа в руках шприц.

30

- Я провожу вас, - сказал он и, не спрашивая моего разрешения, пошел рядом. В пути что-то говорил, но я не вникала в смысл, - слушала мягкое рокотанье его могучего баса.

- А дома кто-нибудь есть?

- Никого!

- Ну, это хорошо!

В темном коридоре я взяла его за руку и мы осторожно пробрались к моей двери. Зайдя в комнату, он снял пальто, фуражку и сел возле комода, подальше от окна. "Хитрая лиса", - по-думала я о нем и подошла.

- Я почти ненавидела вас.

- Ты мне нравишься, - сказал он и, посадив меня на колени, попытался поцеловать. Я стиснула зубы, но он был настойчив. Я почувствовала мужчину. Мне захотелось большего. Я разрешила целовать себя в открытый рот. Наши языки переплелись. Я чуть не потеряла рассудок. -Эля, дай грудочку поцеловать, - я сопротивлялась, но он обхватил мой бюст так, что в свободной его руке оказалось то, чего он домогался. Я вцепилась в его волосатую кисть, но не могла сдвинуть. -Пусти, не надо бояться. Я ничего тебе не сделаю. Убери руку. Я не буду трогать, - я убрала руку и тогда его страсть достигла апогея. -Если бы ты знала, как мне сейчас хорошо. Тепло. Как тепло! Не бойся, милая, я ничего тебе не сделаю, посиди так! Во рту у меня пересохло. Он не давал мне ни о чем говорить. Я сказала, что буду бить его. Он встал и надел пальто, но мне почему-то стало страшно, что он уйдет и я задержала его. Он снова разделся и снова стал с бешенной страстью целовать мою грудь. -Ты любишь меня, - спросил он. Я была без сил. Руки мои безжизненно свисали. В глазах потемнело. Он почувствовал мое состояние. -Я отнесу тебя в постель. Ты должна лечь.

- орошим это не кончится, - сказала я и снова долго и неустанно он целовал меня, гладил ноги выше колен. Прикоснулся! Вдруг то ли пожалел, то ли сам устал.

- Проводи меня. На свежем воздухе тебе станет легче.

Утром вышла на работу. Мне казалось, что о моей вчерашней истории с председателем знают все. Как держать себя с товарищами? Не могу смотреть им в глаза. И в то же время, наряду со скованностью, какая-то легкость во всем, нежность. Кошачья нежность! Такое я всегда в себе презирала и не давала ему развиться до такой степени, чтобы оно могло меня захватить. Я стояла у мольберта и, машинально копируя, думала о нем. Попросили к телефону.

- Иван Михайлович, - сказал он, назвав себя. -Что у вас нового, как самочувствие?

- Благодарю, я здорова.

- Ну, это самое главное. Хочу видеть вас, - сказал он и, сделав многозначительную паузу, добавил, - у вас дома.

- Нет! - сказала я и положила трубку,

И вот я дома. Отчаянию моему нет предела. Жалко мне стало себя. Ужасно жалко. Сбросив одежду, я бросилась в постель и, зарывшись го-ловой в подушку, зарыдала. Часа два выла, не умолкая. Пила валидол. Не помогало. Хотела одного - скорее забыться. Но как это сделать? Я повторяла этот вопрос до тех пор, пока не уснула.

31

Слышу диалог:

- Как мама?

- Сносно,

- Ты кормила ее?

- Да.

- Чем?

- Куриным бульоном.

Как бы я к нему не относилась, но и с ним у меня случались счастливые минуты. На третьем году нашей совместной жизни его призвали в армию. Служил он под Брестом. Я ездила к нему. Снимала квартиру. Он вел себя безукоризненно. Я чувствовала в нем не супруга, а пылкого любовника. В те дни я написала свою лучшую работу. Мне удалось изобразить праздничное единство несовместимых предметов. Композиция натюрморта - книга, чайник и кобура пистолета. Фон деревья в цвету, открытое окно и занавеска - живое дыхание весны.