Оптина пустынь и ее время - [157]

Когда отзвонили ко всенощной, я съ женой отправился въ скитъ. Дверь въ доме старца была заперта. Я постучалъ, и открылъ ее мне самъ о. Нектарш.

Потомъ онъ впустилъ жену и посадилъ насъ опять вместе въ исповедальной комнате. — Пришли ко мне молодые и я какъ хозяинъ долженъ васъ встретить по вашему обычаю. Посидите здесь немножко. — Сказавъ это, старецъ удалился. Черезъ некоторое время онъ несетъ на подносе два бокала съ темною жидкостью. Поднесъ, остановился и, поклонившись намъ, сказалъ: Поздравляю васъ съ бракосочеташемъ, предлагаю вамъ выпить во здравiе. Мы съ недоумешемъ смотрели на старца. Потомъ взяли бокалы, чокнулись и стали пить. Но пригубивъ я тотчасъ же остановился и моя жена такъ же. Оказалось, что въ бокалахъ была страшная горечь. Я говорю батюшке «горько», и моя жена также отвернулась. И вдругъ это самое, мною произнесенное слово горько, меня ошеломило и я представилъ, какъ на свадебныхъ обедахъ кричать «горько» и я разсмеялся. И батюшка прочиталъ мои мысли и смеется. Но, говорить, хотя и горько, а вы должны выпить. Все, что я делаю, вы замечайте, оно имеетъ скрытый смыслъ, который вы должны постигнуть, а теперь пейте. И мы съ гримасами, подталкивая другъ друга, выпили эту жидкость. А батюшка уже приносить раскрытую коробку сардинъ и велитъ всю ее опустошить. После горькаго мы вкусили сардины, и батюшка все унесъ. Приходить снова, садится противъ насъ и говорить: А я молшю поймалъ. Умудритесь–ка и вы ее поймать, хочешь покажу. Подходить къ шкафу, вынимаетъ электрическш фонарикъ, завернутый въ красную бумагу, и начинаетъ коротко зажигать, мелькая огнемъ. Вотъ это разве не молшя! и онъ, улыбаясь, положилъ фонарикъ въ шкафъ и вынулъ оттуда деревянный грибокъ, положилъ его на столъ, снялъ крышку, и высыпалъ оттуда золотыя пятирублевыя и говоритъ: Посмотри, какъ блестятъ! Я ихъ вычистилъ. Здесь ихъ 20 штукъ на 100 рублей. Ну, что? посмотрелъ, какъ золото блестить, ну, и довольно съ тебя. Поглядёлъ и будетъ. Собралъ опять монеты и спряталъ. И еще батюшка кое–что говорилъ. Потомъ онъ опять вышелъ. Смотримъ, снова несетъ намъ два большихъ бокала, на этотъ разъ со светло–желтой жидкостью, и, съ той же церемошей и поклономъ, подносить намъ. Мы взяли бокалы, смотрели на нихъ и долго не решались пить. Старецъ улыбался, глядя на насъ. Мы попробовали. Къ нашей радости, это было питье прiятное, сладкое, ароматное, мы съ удовольствiемъ его выпили. Это питье было даже немного хмельное. На закуску онъ преподнесъ шоколаду миньонъ, очень жирнаго и очень много, и велелъ все съесть. Мы пришли прямо въ ужасъ. Но онъ самъ подселъ къ намъ и началъ есть. Я посмотрелъ на батюшку и думаю: какъ это онъ есть шоколадъ, а ведь по скитскому уставу молочное воспрещается. А онъ смотритъ на меня, есть и мне предлагаешь. Такъ я и остался въ недоумеши. Онъ велелъ намъ обязательно доесть этотъ шоколадъ, а самъ пошелъ ставить самоваръ… Въ И часовъ отецъ Нектарш проводилъ насъ до наружнаго крыльца и далъ намъ керосиновый фонарикь, чтобы мы не заблудились въ лесу, а шли бы по дорожке. При прощаши пригласилъ на следующей день въ 6 часовъ. Кругомъ, въ лесу стояла тишина, и охватывала жуть. Мы постарались скорее добраться до гостиницы. Богомольцы шли отъ всенощной, и мы вместе съ ними, незаметно, вошли въ гостиницу.

На следуюгцш день мы опять, въ 6 часовъ вечера, пришли къ батюшке. На этотъ разъ келейникъ былъ дома, но батюшка не велелъ ему выходить изъ своей келлш. Батюшка опять пригласилъ насъ вместе въ исповедальню, посадилъ и сталъ давать моей жене на память различные искусственные цветочки, и говорить при этомъ: когда будешь идти по жизненному полю, то собирай цветочки, и соберешь целый букетъ, а плоды получишь потомъ. Мы не поняли на что батюшка здесь намекаетъ, ибо онъ ничего празднаго не делалъ и не говорилъ. Потомъ, онъ мне объяснилъ. Цветочки, это печали и горести. И вотъ ихъ нужно собирать и получится чудный букетъ, съ которымъ предстанешь въ день судный, и тогда получишь плоды — радости. Въ супружеской жизни, далее говорилъ онъ, всегда имеются два перюда: одинъ счастливый, а другой печальный, горыай. И лучше всегда, когда горыай перюдъ бываетъ раньше, въ начале супружеской жизни, но потомъ будетъ счастье.

Притомъ, батюшка обратился ко мне и говорить: А теперь пойдемъ, я тебя научу самоваръ ставить. Придетъ время, у тебя прислуги не будетъ, и ты будешь испытывать нужду, такъ что самоваръ придется самому тебе ставить. Я съ удивлешемъ посмотрелъ на батюшку и думаю: «что онъ говорить? Куда же наше состояше исчезнетъ?» А онъ взялъ меня за руку и провелъ въ кладовую. Тамъ были сложены дрова и разныя вещи. Тутъ же стоялъ самоваръ около вытяжной трубы. Батюшка говорить мне: вытряси прежде самоваръ, затемъ налей воды; а ведь часто воду забываютъ налить и начинаютъ разжигать самоваръ, а въ результате самоваръ испортятъ и безъ чаю остаются. Вода стоитъ вотъ тамъ, въ углу, въ медномъ кувшине, возьми его и налей. Я подошелъ къ кувшину, а тотъ былъ очень большой, ведра на два и самъ по себе массивный. Попробовалъ его подвинуть, нетъ — силы нету, — тогда я хотелъ поднести къ нему самоваръ и наточить воды. Батюшка заметилъ мое намереше и опять мне повторяете: «ты возьми кувшинъ и налей воду въ самоваръ». — «Да ведь, батюшка, онъ слишкомъ тяжелый для меня, я его съ места не могу сдвинуть». Тогда батюшка подошелъ къ кувшину, перекрестилъ его и говоритъ — «возьми» — и я поднялъ, и съ удивлешемъ смотрелъ на батюшку: кувшинъ мне почувствовался совершенно легкимъ, какъ бы ничего не весящимъ. Я налилъ воду въ самоваръ и поставилъ кувшинъ обратно съ выражешемъ удивлешя на лицѣ. А батюшка меня спрашиваетъ: «ну что, тяжелый кувшинъ?» Нѣтъ, батюшка, я удивляюсь, онъ совсЬмъ легкш. Такъ вотъ и возьми урокъ, что всякое послушаше, которое намъ кажется тяжелымъ, при исполненш бываетъ очень легко, потому что это дѣлается какъ послушаше. Но я былъ прямо пораженъ; какъ онъ уничтожилъ силу тяжести однимъ крестнымъ знамешемъ! А батюшка, дальше, какъ будто ничего не случилось, велитъ мнѣ наколоть лучинокъ, разжечь ихъ, и потомъ положилъ уголья. Пока самоваръ грѣлся, и я сидѣлъ возлѣ него, батюшка зажегъ керосинку и сталъ варить въ котелочкѣ кожуру отъ яблокъ. Указывая на нее, батюшка мнѣ сказалъ, вотъ это мое кушаше, я только этимъ и питаюсь. Когда мнѣ приносятъ добролюбцы фрукты, то я прошу ихъ съѣсть эти фрукты, а кожицы счистить, и вотъ я ихъ варю для себя… Чай батюшка заваривалъ самъ, причемъ чай былъ удивительно ароматный съ сильнымъ медовымъ запахомъ. Самъ онъ налилъ намъ чай въ чашки и ушелъ. Въ это время къ нему пришла, послѣ вечерней молитвы, скитская братiя, чтобы принять благословеше, передъ сномъ. Это совершалось каждый день, утромъ и вечеромъ. Монахи всЬ подходили подъ благословеше, кланялись, и при этомъ, некоторые изъ монаховъ открыто исповѣдывали свои помыслы, сомнѣшя. Батюшка, какъ старецъ, руководитель душъ, однихъ утѣшалъ, подбодрялъ, другимъ вслѣдъ за исповѣдашемъ отпускалъ ихъ прегрѣшешя, разр'Ьшалъ сомнѣшя, и всЬхъ, умиротворенныхъ, любовно отпускалъ. Это было умилительное зрелище и батюшка во время благословешя имѣлъ видъ чрезвычайно серьезный и сосредоточенный, и во всякомъ его словѣ сквозила забота и любовь къ каждой мятущейся душѣ. Послѣ благословешя, батюшка удалился въ свою келлт и молился около часу. Послѣ долгаго отсутсгая, батюшка вернулся къ намъ и молча убралъ все со стола.