Опрятность ума - [4]

— Дура я, что ли, мебель тащить. Соседи мебель знают, увидят. Книжку унесла на предъявителя. Кто докажет, что не моя книжка?

— Сберегательную книжку на предъявителя верните, — потребовала Юля.

— Какую книжку? — крикнула та. — Отвяжитесь от меня, не видала я никаких книжек! — и сама подсказала: — Какую? Потертую с оторванным уголком. Ой, влипла я. И всех-то денег там двести рублей.

Юле стало противно.

— Ладно, — сказала она. — Уходите и оставьте себе эти двести рублей за ваши услуги. Понимаю, что вы за личность. В милицию бы о вас заявить…

День Юля провела на даче, вынесла ведер десять мусора, вымыла полы. Устала, но ночевать не осталась. Жутковато было провести ночь одной в пустом доме, где недавно был покойник. Инстинктивно жутко, как ни уговаривала себя. И Юля ушла, как только начало смеркаться. Взяла с собой только радиодиадему. Не рискнула оставлять на даче. Украсть соседка не решится, но перепрячет или испортит со зла. А Юля решила носить это украшение почаще, как память об отце.

Почему-то все встречные были на редкость разговорчивы сегодня. Глянув на нее, парни тут же высказывались о ее внешности, «На лицо ничего себе, только тощая. Пойдешь танцевать, руки о кости исцарапаешь». Проходившая девушка хмыкнула: «Фасон устарел. Реглан нынче не в моде». Озабоченная хозяйка с тяжелыми сумками, глянув на Юлю рассеянно, тут же поделилась своими заботами: «Что же я забыла? Муку взяла, макароны взяла, масло растительное взяла, селедку взяла… Пиво я забыла, дуреха. Ну и ладно. Пусть мой пьяница сам за пивом бежит. Я и так руки отмотала».

И даже пожилой рабочий, такой углубленный в себя, и тот кинул Юле на ходу:

— Цапфа шпиндель не держит, все дело в колодке. Колодка зажимает и тормозит. Так я и скажу на собрании: наш мастер скупердяй, на переделку не решается, экономит копейки, теряет тысячи. А цапфа шпиндель не держит…

Юля ничего не поняла, но кивнула из вежливости. Может быть, и правда: цапфа шпиндель не держит.

И на станции все заговаривали с Юлей, и вагон был наполнен гулом, хотя народу было немного, под вечер люди больше едут из Москвы, а не в город. От гула болела голова. Юля нарочно села против дремлющей пассажирки. Дремлет, значит, помолчит, позволит подумать о своих делах, сосредоточиться.

И вдруг Юля увидела змей. Целый клубок, маленькие, черненькие, копошатся, никак не переступишь. И ядовитые ли, неведомо. Только подумала, тут же одна змея распухла, пасть раскрыла и, шипя, поползла к ней. Юля хотела бежать, но ноги были как ватные, переступали с трудом. Змея обогнала ее и кинулась в лицо…

Женщина на скамейке напротив вскрикнула и широко раскрыла глаза. Змея растаяла в тумане.

— Кажется, я кричала во сне. Змея мне приснилась. Когда сердце болит, всегда снятся Змеи. Кинулась на меня, а я убежать не могу, неги, как ватные.

И Юля почувствовала, что у нее сердце болит, что она пожилая, расплывшаяся, с отекшими ногами, что ей дышать трудно, передвигать себя тяжко. И голова у нее мутная, и затылок трещит. Наверное, от этой тесной папиной повязки.

Она нащупала на затылке застежку, отстегнула…

И гул исчез, исчезла боль в сердце, исчезла тяжесть, ноги стели стройными и легкими, дышалось по-человечески…

Защелкнула, опять:

— Эта черненькая симпатичная на вид. Эх, сема я была такой когда-то, парни за мной хвостом… Отстегнула. Тишина. Пристегнула.

— Мой Федор красным командиром служил…

Перед глазами незнакомый мужчина с пшеничными усами, на голове буденовка с красной звездой, шинель без погон, на петлицах квадратики, Самое удивительное — нежность чувствует Юля к этому усатому в суконном шлеме.

Отстегнула защелку. Исчез мужчина, и нежность исчезла.

И тут Юля поняла все: и сон про змей, и всеобщую болтливость, и загадочную откровенность вороватой хозяйки, и слова, продиктованные отцом: «Хотелось бы помочь тебе лучше понимать людей». Повязка из радиодеталей не была кустарным украшением, это был аппарат, читающий мысли.

«Интересно-то как, — подумала Юля. И еще подумала, прослезившись; „Бедный папочка. Себе-то он не помог. Не избежал рокового недоразумения“».

Недели три оставалось до начала занятий, и все это время Юля провела на даче, разбирая письменный стол отца. Теперь она жаждала узнать все, что он не успел рассказать ей при жизни, что она отказывалась слушать.

Отец не оставил последовательного отчета о своей работе, и Юля решила, что она напишет сама. Подобрала, разложила по папкам все, что относилось к чтению мыслей; выписки из книг и журналов, вырезки, служебную переписку, заявки, планы работ, вычисления, заметки, протоколы опытов, схемы. Почерк у отца был неразборчивый, схемы исчерканы и перечеркнуты, но мысли он излагал подробно, не конспективно, так что Юля постепенно разобралась в истории его изобретения. Викентором, по фамилии отца, Юля решила назвать аппарат.

Ее отец был радиоинженером по образованию, занимался усилителями для маломощных приемников. А на мыслепередачу обратил внимание после одного житейского случая. Может, и не такой примечательный был случай, но сам он был его героем. Личное производит больше впечатления, чем сотня прочитанных книг.