Опрокинутый купол - [88]

– Если бы с ботинок, был бы мокрый след подошвы.

– Хотите, чтобы я взял пробу?

– Будьте любезны, – проникновенно попросил Борис.

Эксперт пожал плечами, втянул шприцем не успевшую высохнуть каплю.

– Маловато для анализа. Но попробую.

– Зачем тебе? – спросил подошедший Слава КПСС. – Появилась идея?

– Нет. Просто… Хватаюсь за соломинку, чтобы не утонуть.

Утонуть (не физически), забыться, зарыться с головой в подушку и предаться скорби, выражаясь «высоким штилем»… Когда год назад ушла мама (Глеб был в ту пору на фестивале в Афинах), они тоже ощутили нечто подобное, только, наверное, более сильное, безжалостное… Глеб примчался первым же рейсом, но все равно опоздал, все произошло слишком быстро, скоропостижно (из больницы позвонил усталый доктор, выразил соболезнование, буркнул: «Приезжайте»). Беготня, поиск транспорта, оформление документов… Если бы не вся эта скорбная суета – точно сошли бы с ума на пару. Вот и теперь… Только к дикому, оголтелому чувству утраты примешивалось нечто холодно-профессиональное, что просыпалось всегда при виде сцены убийства. Проверка алиби, показания свидетелей, улики, обрывки мыслей и образов: Борис вновь ощущал некое несоответствие… Как он сказал тогда: «Слишком сложно». Нападение на шоссе как предупреждение (хотели убить – убили бы), московская история трехлетней давности (нужно сделать запрос в тамошнее местное отделение, узнать, нашли ли кого-нибудь или благополучно сплавили дело пылиться в архив). А ведь если подумать, то все эти явления – суть одного порядка: ряженые – каскадеры – киностудия. Кто-то на киностудии. Тот, кто видел эпизод, снятый Глебом с чужим актерским составом (а также осветителями, дублерами, оператором, многочисленными ассистентами). Тот, кого – самое главное! – безропотно пропустил в здание верный страж Юрий Алексеевич…

И Борис, не раздеваясь, даже не снимая ботинок, прошел в комнату («Берлога холостяка» – выражение Глеба), сел за письменный стол, включил лампу. Взял ручку и лист бумаги – составлять скорбный список, на который смотрел и посейчас, спустя сорок дней. Дарья Богомолка. Ольга Баталова. Александр Игнатов. Яков Вайнцман. Вадим Федорович Закрайский. Леонид Исаевич Карантай (сынка которого, кстати, Глеб когда-то спустил с лестницы). Оператор Роберт. Поколебавшись, он внес сюда двух ребят-каскадеров. Потом, еще поразмыслив, – вахтера: вот у кого была идеальная возможность.

Потом он, кажется, задремал. Его разбудил телефон, настойчиво пиликавший на тумбочке. Он снял трубку.

– Борис Аркадьевич?

– Слушаю.

– Это Маргарита Павловна.

– Какая еще… Ах да, простите.

– Ермашина. Я работала экономкой у Марка Бронцева.

Трубка помолчала.

– Я должна вам кое в чем сознаться, Я не решалась, боялась, что вы рассердитесь. Но поймите, мне не хотелось впутывать в эту историю Романа. Он и так достаточно настрадался за свою жизнь.

Борис сделал усилие, возвращаясь в мир настоящий.

– Кто такой Роман?

– Мой двоюродный брат. Я говорила вам о нем. Он инвалид-"афганец". Нерешительная пауза.

– Это он был на одной из кассет у Марка. Помните, молодой, в клетчатой рубашке?

Он был слишком измучен прошедшим днем. Мысли не текли, а еле ворочались, будто тяжелые камни по дну реки. Что-то очень важное она сообщила ему только что… А днем раньше – нечто тоже очень важное сказал Глеб. Какая-то фраза, мелькнувшая в разговоре…

– Что-то произошло? У вас такой голос, будто…

– Мы можем встретиться? – перебил Борис. – Нужно поговорить. Она растерялась.

– Вы вызовете меня в прокуратуру?

– Нет. Видите ли, я больше не веду это дело. Ничего, если я приеду к вам? Скажем, завтра ближе к вечеру?

– Конечно. Мы будем вас ждать.

– «Мы»?

– Я переехала к брату. Вдвоем все-таки легче. Записывайте адрес: улица Ключевая, 12…

Он записал. Медленно положил ручку на стол, выпрямился… И – словно замкнулась некая электрическая цепь: краеведческий музей, экспозиция Владимира Шуйцева (мундир офицера егерского полка, фрагмент пушечного ядра, почерневшая сабля), групповая фотография в фойе – молодые ребята в солдатской форме, на фоне чужого пейзажа с чужой мечетью. А рядом с самим Шуйцевым – высокий загорелый парень с автоматом на коленях… «Никто не выжил: душманы устроили засаду в ущелье». – «А как же вы сами?» – «Я тоже погиб. По крайней мере, я видел собственный труп…» Память услужливо подсунула нужную информацию: парня звали Роман Бояров.

– Боярова – это ваша девичья фамилия?

– Да. Ермашина я по мужу. Правда, он умер, но менять фамилию я не стала.

Глава 16 БЛЕСК ПЛЕЯД

Ему грезилось что-то сумбурное, непонятное, тревожащее… Белый собор на холме, в пестроте ярких головок одуванчиков, тропинка к нему – вернее, не тропинка, а целая дорога, оставленная не одним поколением верующих. Сами они с Глебом впервые побывали в церкви не так давно. В детстве этот момент воспитания родители благополучно опустили: отец был атеистом, точнее, нигилистом, с долей здоровой иронии относившийся и к Богу, и к партии, в членах которой состоял. Мама стала веровать незадолго перед кончиной – видно, проснулось что-то потаенное, тщательно оберегаемое от посторонних… Только тогда братья со стыдом обнаружили, что не знают даже, как поставить свечку за упокой.