Опрокинутый купол - [72]

А когда огни светились особенно ярко и волнующе, она, не в силах удержаться, сама выбегала на улицу и смотрела, завороженная, пытаясь угадать в переливах ледяных радуг какой-нибудь знак свыше. И боялась угадать: вместе с любовью к Белозерскому князю – чувством, пожалуй, доселе незнакомым (с Василием Константиновичем-то было не так: никто не спрашивал у нее, и она даже не думала идти поперек родительского слова), в сердце поселился холодный и беспокойный червь. Она остро чувствовала: близится гроза.

В ту ночь она, помнится, все не могла заснуть. Тихонько выскользнула из-под одеяла и, как была не одета (только теплый платок накинула на голову), постучалась к нянюшке Владе. И, отворив дверь, робко спросила:

– Ты совсем никогда не спишь?

На нянюшке было темное платье с широкими и длинными рукавами, перехваченное серебряным пояском и вышитое серебряной тесьмой по краям, бисерная кика на голове, прикрытая платком, и башмачки из тонко выделанной кожи на ногах. Лицо было печальное и доброе, будто светящееся изнутри, как волшебный лик на иконе.

– Старые люди спят мало, – ответила она, ничуть не удивившись.

Небесные огни проникали сквозь слюдяные окошки, таинственно колыхались на бревенчатых стенах, рождая мысль о каменном гроте у берега северного моря. Старая Влада подошла к столу и махнула широким рукавом… Воздух заискрился и чуть слышно затрещал. Большой прозрачный Шар повис между полом и потолком без всяких опор – сколько раз Еланюшка ни наблюдала эту картину, так и не привыкла относиться к ней равнодушно.

Она вдруг заметила, что внутри Шара кто-то есть.

Широко расставленные желтые глаза смотрели прямо ей в лицо с холодным внимательным любопытством и совершенно без опаски: наверно, волк разучился видеть в человеке серьезного противника… Или вовсе живое существо. Только пищу, которой было здесь в изобилии. Вокруг лениво плавали какие-то белесые клочья – туман не туман, дым не дым… Конь ступал осторожно и совершенно бесшумно, лишь поводья оглушительно позвякивали в тишине, сопровождаемые многоголосым эхом. Матерый волчище прямо перед ней постоял мгновение, оскалил желтые клыки и попятился. Потом развернулся и, оглядываясь через плечо, потрусил прочь. Надо думать, испугался того, с чем еще не сталкивался в своей жизни.

Елань ехала по заснеженной пустоши. Слева, справа, сзади, впереди – повсюду, куда ни кинь взгляд, была смерть. Белый покров был вспахан сотнями сотен копыт, и в прогалинах виднелась черная земля, словно тяжелые шрамы на человеческом теле. Избы, спаленные пожаром, покосились и ввалились внутрь, только обугленные жерди уродливо смотрели в небо да оперения стрел кое-где торчали из черных бревен. Княгиня потянулась с седла и выдернула одну из них, поднесла к глазам… Наконечник стрелы был узкий и зазубренный – монгольский наконечник.

Дальше впереди высились развалины укреплений – Елань узнала вотчину Белозерского князя, крепостицу Селижар. Деревянные стены были разрушены в четырех местах – видно, монголы после долгого штурма ворвались разом, как вода через плотину, когда некогда, да и бесполезно латать дыры. Защитники уже не надеялись сдержать врагов, лишь хотели подороже продать свои жизни, и княгиня, словно вестник смерти, ехала вдоль узких улочек, повторяя их путь… От разбитых осадными орудиями стен к центру, к соборной церкви, где погибли последние во главе с верным воеводой Савелием Желобом. И везде – на деревянных мостовых, в дверях каждого дома, на крышах и наспех воздвигнутых завалах поперек улиц – тела, тела, тела… Смерть настигала кого в неравном бою (один на десять, а то и на двадцать, и на пятьдесят – храбры были защитники, но численный перевес врага был огромен), кого в попытке спастись, а некоторых, но таких было немного, – на коленях, в слезной мольбе о пощаде… Однако Субудай-багатур, один из главных военачальников Бату-хана, еще накануне вторжения в пределы северо-восточной Руси отдал приказ своим «бешеным»: пленных не брать. И возле разбитых главных ворот валялось длинное бревно с обитым медью наконечником – монгольский таран. Вокруг лежали убитые. Елань сошла с лошади, наклонилась над одним из них и перевернула вверх лицом. Перед ней был русич.

Его и еще нескольких его собратьев монголы приковали к бревну цепями и заставили бить в ворота, а сами пошли следом, прикрываясь живым щитом. Русичи не подчинились. Тот, кого потревожила Елань, – высокий, молодой, со светлыми буйными волосами, голый по пояс в лютый мороз, – пал первым, развернувшись к врагам, насколько это позволяла цепь. Разъяренный нукер махнул саблей (пленник не мог защититься со скованными руками и принял удар открытой грудью, с торжествующей улыбкой человека, не ставшего предателем), но тут же со стены свистнула стрела, и мертвый монгол свалился рядом… Так лежать им отныне и до Страшного суда, рука об руку: смерзлись, уж и не разъединить. Да и некому это сделать.

– Вставай, – прошептала Елань, касаясь рукой русича, будто надеясь вдохнуть жизнь в изуродованное тело. Глупо, но… Сон есть сон, во сне случаются чудеса.

И будто рябь прошла по мертвому лицу, покрытому ледяной коркой. Пленный привстал, удивленно посмотрел вокруг, на собственную руку, свободно выскользнувшую из вражеского окова, взглянул на княгиню…