Опрокинутый купол - [59]

– Назад! – приказала Елань, придерживая ушибленную грудь.

Кмети отступили, недовольно убирая руки с оружия. Этого голоса они привыкли слушаться, как слушались некогда князя Василия: что дома, что в поле, что в угаре битвы.

Ярослав смотрел нахохлившись, точно промахнувшийся ястреб. Наверное, понял, что, если дружина вступится за свою госпожу, не видать ему Житнева ни лаской, ни таской.

– Еще ни один гость, – раздельно проговорила Елань, – не пожаловался дома, что его обидели на этом дворе. Езжай, Ярослав. Поговорили.

Тот постоял, раскачиваясь с пятки на носок, мучительно подбирая нужные слова, сразившие бы всех наповал… Так и не нашел. Плюнул себе под ноги и двинулся к выходу. Уже в дверях обернулся и зло зыркнул на Олега.

– Быть сече, князь. Не желаешь убраться подобру-поздорову – готовь дружину.

– Дружину в такие споры втягивать незачем, – отозвался Олег. – Сами решим, если хочешь. Один на один.

…Было у нее в лесу, что, подступал вплотную к обрывистому левому берегу, любимое место: небольшая круглая поляна посреди чащобы. Зимой здесь лежал снег по грудь взрослому человеку. По весне снег таял, оседал и сползал с кочек, и в прогалинах появлялась рыжая трава и мягкий веселый мох.

На поляне стояла елочка. Елань помнила, как когда-то, гуляя с нянюшкой, робко подошла и дотронулась до пушистой ласковой ветки. Та приветливо качнулась в ответ. Елочка была маленькой, меньше сажени в высоту, но Елани она показалась царственной и величественной.

– Здравствуй, госпожа, – тихо сказала девочка.

И ты здравствуй, послышалось ей. А может, и не послышалось.

С тех пор она приходила сюда часто – в любую погоду, даже в проливной холодный дождь. Елочка укрывала ее так, что не промокала накидка. Она была хорошей подружкой – ей можно было доверить любую тайну, даже такую, что не вдруг откроешь и любимой нянюшке, и родителям…

Нынче она была здесь не одна. Возле ели стоял князь Олег и думал о чем-то своем, невеселом, опустив голову и похлопывая по сапогу рукояткой плети. Конь перебирал копытами неподалеку, осторожно принюхиваясь к прошлогодней траве. Заслышав человека, лошадь тихонько заржала, и князь оглянулся. Лицо его было такое… Словами не передать. Елань подошла, подбежала, прижалась к его груди, укрыла лицо в меховом плаще и почувствовала, как сильные руки приподняли ее над землей. Затрепетала, запрокинула голову, приникая губами к его губам, и чуть слышно охнула от счастья. Запоздало подумала: осудят ведь, если узнают. А и не узнают… От себя не спрячешься.

– Зачем дружину с собой брать не захотел? – прошептала она. – Ярослав хитрый, боюсь, как бы какую подлость не учинил.

– Ничего, справлюсь. А дружину класть… Может статься, скоро она для других дел понадобится, не для споров между соседями.

Елань вздрогнула.

– Ты о чем?

Олег Йаландович вздохнул.

– Враг на нас идет, милая. Страшный враг. Батый от Владимира и Рязани повернул на север. Значит, к зиме будем ждать его здесь.

Помолчал и неожиданно спросил о другом:

– Воевода Еремей говорил, будто у него в отроках служит паренек из Серова займища – тот, что подрался с княжичем прошлой осенью. Это правда?

– Правда, – слегка удивилась Елань. – Сестрица его в усадьбе помогает. Я их взяла, а то пропали бы одни в лесу.

– А не было ли при мальчишке ножа или кинжала?

– Как же, помню. Я еще удивилась: нож больно красив, не из простых. Откуда бы? Дорогая сталь, и узор на рукояти…

– И ножны из бересты?

– Да, – подтвердила княгиня. – А откуда тебе известно?

Но Белозерский князь на этот раз промолчал.

Он не мог видеть этого, потому что в те времена еще не родился на свет. Однако иногда в снах (а бывало, и будто наяву) приходила хмурая картина – а точнее, ее бессвязные фрагменты, словно камешки странной мозаики…

Там был высокий берег, круто обрывавшийся к стылой воде, холодное осеннее небо, сплошь затянутое дождливой пеленой, и надсадные птичьи крики. Неизвестно, что хуже: самый страшный шторм с грозой и молниями, который все же имеет конец (ветер разгонит тучи, и засияет солнышко в голубизне, обещая долгожданное тепло), или такая вот непогодь с многодневной сыростью. Кажется, уже все пропиталось ею.

Лошади брели медленным шагом, понукай не понукай, и всадники, измученные сами до мертвенной бледности в лицах, опустили поводья и закутались в плащи, став похожими на старых нахохлившихся птиц. Далеко за лесистым холмом догорал невидный отсюда илем – небольшая крепость-городок, в котором когда-то, в другой, счастливой, жизни, обитали молодые – мерянский князь Йаланд Вепрь и его жена – красавица Ирга.

Сказывали, у отца Йаланда Мустая Одноногого (правую он потерял в стычке с ютами, чьи боевые корабли в ту пору еще наведывались в устье Онеги) было четырнадцать жен, и ни одна не могла пожаловаться, будто господин обходит ее своим вниманием. У самого Йаланда во все времена была одна-единственная спутница, одна-единственная любовь…

Он увидел ее, проезжая ранним летним утром через поселение на берегу Свири. Девушка шла по тропинке от лесного ключа, в одной руке у нее было лукошко, полное спелых ягод, а в другой – букет ромашек. Она была одета в длинный сарафан с причудливой вышивкой и башмачки из оленьей кожи. Чуть раскосые глаза над высокими скулами смотрели спокойно и чуть, самую капельку, насмешливо. Светлые волосы спускались до талии и были заплетены в тяжелую косу, перехваченную алой ленточкой… Солнце глядело на нее сзади, рождая золотистое сияние в выбившихся прядях у висков. На загорелой щеке горело пятнышко земляничного сока. То лето, помнится, было необычно богато на землянику…