Опричнина. От Ивана Грозного до Путина - [99]

Однако есть некоторые основания думать, что в последние два-три года царствования то, что «так дальше жить нельзя», понял и сам Иван Грозный. Собственно, впервые он начал каяться еще в завещании 1572 г., в том числе и в «каиновом грехе» – убийстве брата Владимира[953]. До того царь свои «кровопролития» совершенно искренне оправдывал, так как считал, подобно иезуитам (и тоталитаристам будущего), что «цель («искоренить измену и восстановить на Руси раз навсегда истинное самодержавство») оправдывает средства». А свободу он считал «достоянием лишь царя»[954].

Однако искренность покаяния 1572 г., мягко говоря, вызывает сомнения – тогда это мог быть (и скорее всего, действительно был) просто страх. Вспомним, что тогда стране угрожало крымское завоевание! Скорее всего, такими же соображениями (ввиду польской угрозы) продиктовано и завещание 1579 г., содержащее такие слова: «А которые лихи, и вы (сыновья. – Д. В.) на тех опалы клали не вскоре, по разсуждению, не яростно» (орфография оригинала. – Д. В.), а также самобичевание («грешник, презреннейший из смертных»)[955].

Несколько больше оснований верить царскому покаянию после окончания Ливонской войны. Во всяком случае, Р. Г. Скрынников говорит про его указ 1582 г. о введении смертной казни за заведомо ложный донос на боярина. Казнь же 2300 воинов, сдавшихся полякам в плен в Полоцке, он считает вымыслом, так как даже такой яростный критик Ивана Васильевича, как немецкий пастор Одерборн, этот факт не подтверждает[956]. Годом раньше, в 1581 г., он разрешил соловецким монахам избрать нового игумена (раньше, в гневе на экс-митрополита Филиппа, как мы помним, он не давал им этого сделать)[957].

Но, может быть, «раскаяние» – на самом деле результат ослабления «Ордынского начала» в результате военных поражений? Может быть, царь и сам понимал, что с «новой Ордой» надо завязывать, пока его самого не сожрал очередной Симеон Бекбулатович, но, пока «Орда» не была ослаблена военными поражениями, не мог этого сделать?

Как бы то ни было, в 1580-х гг. «новая Орда» была если не сведена на нет, то в значительной мере ослаблена. Однако социально-экономические и политические основы государства остались неизменными. Так что неудивительно, что после краткой и очень относительной стабилизации при Борисе Годунове (1584–1600) «Московская Орда» не выдержала первого же нового серьезного испытания – неурожая начала XVII в., с 1601 г. снова пошла вразнос и в 1610–1611 гг. рухнула под ударами поляков и шведов окончательно. Страну же (Россию) в третий раз спасли от исчезновения «недорезанные» — в 1611–1612 гг. это сделало «третье сословие» без какого-либо участия государства – по причине отсутствия последнего. К. Валишевский прямо отмечает, что освободительный порыв снизу проявлялся в годы Смуты в основном в тех городах, где «сохранились остатки их полного мощи прошлого» (т. е., очевидно, не все экономически независимое от власти население порезали опричники. – Д. В.), а вот города, «мертвые и лишенные Москвою самоуправления, не имели необходимых материальных и духовных сил для продолжения борьбы»[958].

А теперь перейдем к России романовской. Слово опять А. Л. Янову. Если раньше он опровергает стереотип о всегдашней азиатчине Московии, то теперь он попадает в плен другого стереотипа, не менее расхожего, – о том, что Московия весь XVII век осталась такой же, как при Иване Грозном, и только Петр I вернул ее в Европу[959]. Но, например, выдача придворным казенных золотых кафтанов «напрокат» на время торжественных мероприятий, что Янов считает признаком неевропейскости, практиковалась и в Англии при Генрихе VIII[960].

А если серьезно, то на самом деле после 1612 г. страна менялась, и менялась радикально и именно в сторону европейского пути развития. Прежде всего кардинально менялось отношение монархов к управляемой ими стране. Вот мнение С. Ф. Платонова: «Московское государство до Смуты – это «вотчина» царя и великого князя, а население – не граждане, а «государевы слуги и холопы, его богомольцы и сироты». Вот мнение «старозаветных» московских людей: когда «сильножитель» (читай: Иван Грозный) умер, то дом остался без хозяина и был разорен. Однако потрясающие события Смуты и необходимость «строить дом» без «хозяина» (по причине отсутствия такового. – Д. В.) привели к пониманию того, что «страна без государя все же есть государство», что «рабы суть граждане и что на них самих лежит обязанность строить и блюсти свое общежитие». Новый царь принял свою власть не над «вотчиной», а над народом, который сумел организовать себя и свою временную власть во всей земле[961].

В. О. Ключевский писал примерно о том же: «Та (Рюриковичи из числа потомков Ивана Калиты. – Д. В.) династия… могла думать, что государство для нее существует, а не она для государства… Соборное избрание дало царям нового дома новое основание и новый характер их власти… Царь необходим для государства»[962].

Здесь необходимо сделать некоторые пояснения. Как известно, первого Романова избрал на царство Земский собор, причем это был не первый случай подобных выборов – еще в 1598 г. царем был соборно избран Борис Годунов, однако тогда выборы были, по сути, профанацией: на первом же заседании собора патриарх Иов (патриаршество было введено в 1589 г. стараниями того же Годунова), не дав даже начаться прениям, заявил, что надо бить челом Борису Годунову, уговаривать его идти на царство. Поупрямившись для виду, Годунов «согласился»