Опознать отказались - [8]

— В какой клей?

— Не знаю в какой, вот посмотри.

Я увидел на полах капли застывшего гуммиарабика. Пожав плечами и сделав удивленное лицо, я сказал неуверенно и смущенно:

— А-а-а! Вспомнил. У одного товарища кто-то разбил стекло в окне, а я помогал заклеивать, вот и запачкал. — Выдумка прозвучала не очень убедительно. Осмелев, я добавил: — Ничего страшного, вычищу, — и вернулся к Николаю, сосредоточенно смотревшему на шахматную доску.

— Что случилось? — спросил он.

— Когда расклеивали листовки, я выпачкал пальто в гуммиарабик. Он, проклятый, от холода стал густым, и, чтобы скорее выливался, я размахивал бутылкой.

Настроение испортилось. Сделав несколько ходов, я отошел к окну. Николай стал рядом, обняв меня за плечи.

На улице неистовствовал ветер, наметал сугробы, злобно завывал. Я съежился, а Николай тихо промолвил:

— Представляешь, каково теперь красноармейцам, в окопах, где-нибудь в степи. Страшно подумать, — и, немного помолчав, добавил: — Из Москвы передают, что люди из тыла шлют на фронт теплые вещи. Бойцы пишут им, что становится теплее не только от этих вещей, но и от их любви и заботы. Немцы еще почувствуют силу нашего народа.

Он умолк. Мы долго смотрели в окно, думая о трудностях и лишениях, принесенных войной, о резкой перемене в нашей жизни. Вдруг Николай сказал решительно и строго:

— Завтра приходи ко мне с проволокой. Вместе пойдем к Анатолию, у него хорошие тиски, на них будем гнуть и острить клинья.

…Высокими столбами стоял над крышами дым, хлестки скрипучего снега до слез резали глаза. Воздух был густым, ощутимо весомым, но дышалось легко.

Николай поджидал меня около своего дома, и мы сразу же направились к Анатолию.

Командир деревянной лопатой разгребал сугроб входа во двор. Румянец играл на его лице. Закончив расчищать дорожку, Анатолий кивком пригласил нас в дом. Мы отказались, сообщив о цели прихода.

— Тогда не будем терять времени. Сейчас открою сарай и занимайтесь, но сильно не гремите.

Николай с присущей ему деловитостью сразу же взялся за работу. Я должен был выравнивать нарубленные куски проволоки. Держа левой рукой один конец, я правой сильно ударил молотком по другому. Стержень выскочил из рук и описал замысловатую дугу, едва не угодив мне в лицо. Николай косо глянул на меня. Я, не умеряя пыла, продолжал ровнять стержни. Промахнувшись, попал молотком по руке. Вскрикнул и, обсасывая ушибленный палец, запрыгал от боли.

— По-моему, у тебя руки не оттуда выросли, — полушутя-полусерьезно заметил Николай. — Ты себя и меня покалечишь. Зажми-ка в тиски кусок проволоки, бери напильник и заостряй.

Куча блестевших отточенными концами клиньев росла. Анатолий, обычно скуповатый на похвалу, лестно отозвался о результатах нашего труда. Но, увидев ссадины и раны на моих руках, залился таким смехом, что слезы покатились по его щекам. Сквозь раскаты хохота он повторял:

— Работничек… Ну и работничек!.. Неловок ты, Борис. До смешного неловок, но это дело поправимое. Молод, учись, и из тебя еще может получиться толковый слесарь. А сейчас иди-ка домой. Помой руки теплой водой. Если есть вазелин — смажь их — и все как рукой снимет.

Около своего дома я встретил Ивана Иванченко и Алексея Онипченко.

— Второй раз приходим, а тебя все нет, — упрекнул Алексей и спросил: — Что решили?

— Завтра вечером идем. У вас все готово?

— Задание перевыполнено, — не без гордости заявил Иван. — Клиньев сделано вдвое больше.

Я сказал, что встреча назначена у входа в парк, и ребята ушли.

От боли накатывались слезы, когда отмывал теплой водой пострадавшие руки.

— Не нанялся ли ты на работу? — поинтересовалась мачеха, сочувственно глядя на мои израненные руки.

— Нет. Помогал Коле делать ручную мельницу.

В те тяжкие времена почти в каждом доме имелась примитивная мельница для грубого помола зерна. Применялись также и ступы, но ручная мельница, бог весть кем и когда изобретенная, была, конечно, более совершенным орудием.

Я видел отличные мельницы, изготовленные способными мастерами. У нас мельницы не было, и мы, обычно, одалживали ее у соседей.

— Если вы такие талантливые, сделайте и нам, — не унималась мачеха.

— У нас пока ничего не получилось, — грустно сказал я, размахивая ноющими от боли руками.

…Собравшись в парке, мы обсудили план вечерней операции. Алексею и Ивану предстояло забивать «колючки» по дороге на Краматорск, Анатолию и Павлу — на Красноармейск, а Николаю и мне — на Артемовск. Владимир выглядел плохо, у него начался грипп, и командир предложил ему остаться дома. Политрук попытался возражать, но мы дружно поддержали Анатолия, и Владимир сдался.

С наступлением сумерек мы с Николаем, спрятав под пальто молотки и клинья, двинулись к своей дороге.

Вдоль шоссе тянулась чахлая лесозащитная полоса. Оставаться в ней незамеченными было невозможно, но в нескольких километрах от города у самой дороги стоял сгоревший дом, где до войны размещался дорожно-ремонтный пункт. Там же валялась в беспорядке нехитрая по тем временам дорожная техника. Это место и стало для нас надежным укрытием. Едва собрались выйти на дорогу, как послышался шум, и тут же мимо промчались четыре больших грузовика. Когда они скрылись из виду, мы выбежали на шоссе и принялись забивать клинья. В мерзлый асфальт даже хорошо отточенные «колючки» не все лезли. Мы колотили молотками с такой силой, что искры сыпались. Некоторые клинья гнулись, и мы их отбрасывали подальше от дороги. Порой казалось, что стук разносится по всей округе, на несколько километров, и мы припадали к асфальту: прислушивались, не идут ли машины. Успокоившись, снова принимались за свое дело. «Колючки» старались забивать в «шахматном» порядке, на расстоянии нескольких метров друг от друга.