Опороченная Лукреция - [42]

Внезапно он улыбнулся, заговорил о ее прежней любви к нему, и она ненадолго забыла о том, что его руки были обагрены кровью Альфонсо, – а потом удивилась тому, что могла забыть об этом.

Под его пристальным взглядом Лукреция принялась за еду. Кое-как ей удалось запихнуть в рот и проглотить содержимое серебряного блюда.

Он наполнил кубки вином и поднял один из них.

– За тебя, моя любовь! За твое будущее! Пусть оно будет счастливым и славным.

– И за тебя, брат.

– Итак, за наше с тобой будущее – ведь оно у нас одно на двоих.

Он встал из-за стола, подошел к ней. Затем взял ее за плечи и привлек к себе.

Она подумала: он – величайший человек Италии. Когда-нибудь это все признают. И он – мой любящий брат… что бы ни делал с другими. Разве я могу не любить его… что бы он ни делал со мной?

Прежние чары уже начали овладевать ею, и они оба это понимали. Чезаре был доволен – он решил, что сегодня ночью проведет ее по шаткому мостику, соединяющему прошлое и будущее, а когда она будет спасена, он заставит ее оглянуться назад и увидеть, что прошлое так же туманно и призрачно, как гора Витебро за окном замка Непи.

После ужина они беседовали за столом.

Чезаре желал, чтобы Лукреция вернулась в Рим. Здесь ей не место, говорил он. Она молода – всего лишь двадцать лет – неужели же собирается всю жизнь проливать слезы над тем, чему не суждено было быть?

– Я бы хотела остаться здесь еще на какое-то время, – сказала она. – Здесь я наслаждаюсь одиночеством.

– Одиночество! Ты создана для компании. Возвращайся в Рим. Наш отец скучает без тебя.

– Ему не нравится видеть меня в трауре.

– Ну так избавься от траура! Он желает радоваться твоему хорошему настроению.

– Увы, это ему не удастся. А потому я останусь там, где смогу по-прежнему предаваться своему горю.

– Вызванному смертью какого-то ничтожества? Она встала из-за стола.

– Я не буду слушать такие слова. Он тоже встал и загородил ей дорогу.

– Ты будешь слушать все, что я тебе скажу, – твердо произнес он.

Затем намотал на палец прядь ее волос.

– Лукреция, они уже не такие золотистые, как прежде.

– Мне это безразлично, – сказала она.

– А твое платье? – продолжил он. – Оно скорее похоже на халат какой-нибудь старухи! Где все твои чудесные наряды?

– Не знаю. Может быть, в Риме.

– Послушай, дитя мое, скоро у тебя будет новый супруг.

– С которым ты обойдешься так же, как и с прежним? Уж не думаешь ли ты приманивать меня мужьями, как ребенка – лакомствами?

– Кстати, о детях. Где твой ребенок?

– Спит.

– Я еще не видел его.

В ее глазах мелькнул ужас. Чезаре заметил его и удовлетворенно улыбнулся. Теперь он знал, как сломить упрямство своей сестры.

– Мой ребенок не должен интересовать тебя, – поспешно сказала она.

Чезаре лукаво прищурился.

– Он сын своего отца.

– Его дед… обожает внука.

– Сейчас – может быть. Но тебе и самой известно, как переменчивы его чувства.

– Чезаре, – угрожающим тоном сказала она, – не пытайся причинить вред моему ребенку!

Он положил руку на ее плечо и состроил гримасу отвращения.

– Какая мерзость, – кивнув на ее платье, проговорил он. – Совсем не идет моей очаровательной сестренке. Не бойся. Твоему ребенку ничего не грозит.

– Если кто-нибудь попробует его убить, как убили его отца, то учти – сначала нужно будет убить меня.

– Ну, ну, не распаляйся. Альфонсо был предателем. Он охотился за моей жизнью – вот мне и пришлось остановить его. Но с детьми я не воюю. Лукреция, постарайся быть чуточку посерьезней. И благоразумней, чем сейчас. Тебе предстоит вернуться в Рим – а там ты должна выглядеть такой же, как всегда. Тебе нужно изумлять всех своими нарядами, стать прежней веселой Лукрецией. Пусть в Рим вернется моя радостная и счастливая сестра, а плачущая вдова останется здесь.

– Я не смогу выполнить твою просьбу.

– Сможешь, – сказал он. И настойчиво повторил:

– Сможешь!

– Никто не заставит меня поступиться моей волей. Он взял ее за подбородок.

– Я заставлю, Лукреция.

У нее перехватило дыхание, а он снова засмеялся – самоуверенно, торжествующе. Весь ужас прожитых лет вдруг принял знакомые, зримые очертания – она жила в страхе и любила страх так же, как любила его. Она не понимала себя – его тоже. И знала только одно – что они из семьи Борджа и что связывавшие их узы нерушимы, пока продолжается жизнь.

Она едва не падала в обморок – от страха и предвкушаемого удовольствия. Два образа в ее мыслях смешивались и становились неотличимы один от другого. Чезаре, Альфонсо. Чезаре, Альфонсо.

От одного из них ей нужно было избавиться. Если бы это удалось, ее страдания уменьшились бы наполовину.

Широко открыв глаза, она все смотрела и смотрела на Чезаре. А Чезаре улыбался – нежно, но в то же время и властно, как будто держал ее за руку и уверенно вел по пути к неизбежному.

Он уехал, и она осталась одна.

Все вокруг теперь выглядело по-другому. У окрестностей замка уже не было прежнего сурового вида. Она часто стояла у окна и смотрела на проступающую в дымке гору Витебро.

Чезаре отправился в путь за новыми победами. Ему предстояло одержать их еще немало, и все они принадлежали ей.

Порой она горько плакала. А порой торжествовала.

Как могла она подумать, что будет жить одна? Они все были членами семьи Борджа, а это значило, что их связывала страсть, неведомая никому другому.