Оперные тайны - [25]

Да и сам характер Оксаны у Чайковского получился довольно ходульным. Она у него не такая «звонкая» яркая, самобытная, щирая, говоря по-украински, как у Римского. И особенно она невыгодно смотрится, «провисает», особенно на фоне Татьяны, Иоланты и Лизы.

Но спектакль у нас вышел очень красочным и ярким. Владимир Маркович Кожухарь был украинцем и просто «купался» в этой родной для него тематике. И как интересно было с ним работать! Он не скупился на шутки-прибаутки: мол, здесь можно и «хэкнуть», а тут – просто в пляс пуститься. У Шароева, пожалуй, это был один из лучших спектаклей, он имел большой успех.

У любого артиста есть роли везучие и невезучие. Невезучей для меня оказалась Мария в «Мазепе». Хорошо помню – хотя иногда мне кажется, что всё это надо поскорее забыть! – спектакль-копродукция Брегенцского фестиваля и оперы Амстердама. Она собрала очень сильный, я бы даже сказала – фантастический певческий состав: Сергей Лейферкус, Владимир Атлантов, Анатолий Кочерга, Лариса Дядькова…

Та постановка была поистине одной из самых неприятно-раздражающих на моём творческом веку. Многие вспоминают, что Кочубею в сцене казни голову не отрубал палач, а… отрезал трамвай как Берлиозу в романе Булгакова. Под номером, кажется, четыре.

Что же касается моей героини, Марии, то она для постановщика спектакля Ричарда Джоунса была этаким клубком змей, скопищем всех возможных пороков. Я спросила, почему, откуда вы это взяли? Он ответил, что тогда интриги не будет. Ведь из-за Марии начался весь этот сыр-бор, именно она заварила всю эту кашу. Она сама становится жертвой своего характера, она спровоцировала Мазепу, из-за неё погибает отец и сходит с ума мать. Она – эгоистка-злодейка.

Любовь Казарновская в роли Оксаны в опере «Черевички.

Я даже переспросила: вы всё это и вправду услышали у Чайковского? А как же тогда быть с гениальными лирическими линиями, которые читаются и у Чайковского, и у Пушкина? Получила ответ: «Вашу русскую классику надо с “придумками” ставить и оживлять. Иначе это никому не интересно!»

Пытаясь его разубедить, я рассказывала, что Мария – абсолютно чистый и светлый человек, павший жертвой подлого интригана, провокатора, предателя… А по концепции режиссёра именно Мария была причиной всех несчастий. Он настаивал на том, что это её животная натура спровоцировала все обрушившиеся на её семью беды. И в спектакль были специально введены живые свиньи – их тренировали для того, чтобы зритель в полной мере ощутил свинский характер человеческой натуры.

В амстердамском варианте спектакля, кстати, свиньи и голуби были во множественном числе, и когда эти милые птички обгадили всю партитуру дирижёра Пинкаса Штайнберга, он дико заорал: «Убрать всю эту пакость отсюда!» И убрали – в окончательном варианте остались одна свинья и один голубь… Но тот спектакль, право, больше и вспоминать не хочется!

Не повезло мне и с Марией, которую я пела в спектакле Мариинского театра на оперном фестивале в известном финском городе Савонлинна. Тогда, летом 1997 года, дирижировавшего спектаклем Валерия Гергиева заранее предупредили: ожидается сильная гроза, надо сократить антракты. Сцена же там была закрыта специальным брезентом только частично, а оркестранты и вовсе сидели под вольным небом…

Мы спели два акта – и над парусиновыми покрытиями загудел настоящий шторм. Ветер всё усиливался, отверзлись финские небесные хляби – стали падать первые, очень крупные капли дождя. Первые скрипки сорвались с мест со своими уникальными инструментами, что понятно: певец в худшем случае простудится, но выздоровеет. А намокший и рассохшийся инструмент уже не спасти…

Дождь между тем просто на глазах превратился в какой-то всемирный потоп. И вот представьте только себе такую картинку: «мёртвый» Андрей тихонечко так ползёт через громадные лужи, а когда вслед за дождём начался град, за ним, подобрав платье, последовала и я! До конца спектакля оставалось не больше десяти минут, но оркестр к этому моменту давно разбежался… Это был первый и последний в моей биографии случай, когда я не допела спектакль!

С музыкой Чайковского связан и ещё один смешной случай. Лондон. Королевская опера «Ковент-Гарден». Мариинский театр, тогда еще Кировский, исполняет «Евгения Онегина» под управлением Юрия Темирканова. Финал первой картины. На сцене – Ларина и Няня, и Ларина должна спеть: «А, вот и вы! Куда же делась Таня?»

А Ларина тут ошиблась и вместо одной своей реплики – «А, вот и вы! Куда же делась Таня?» – два раза спела совсем другую, уже прозвучавшую до этого и обращённую к Ольге: «Ну ты, моя вострушка, Весёлая и резвая ты пташка!» Это Няня-то – весёлая и резвая пташка…

И я из кулисы вижу, как Няню прямо на сцене начинает душить гомерический хохот! До Лариной доходит, что она спела что-то явное не то, она вопросительно смотрит на Темирканова… а тот от безысходности начинает дирижировать в два раза быстрее, и вместо Чайковского зазвучало нечто совсем уж «китайское»…

Онегин смотрит на меня и говорит: «Не могу выходить, меня просто распирает от смеха…» Я отвернулась, из последних сил сделала абсолютно каменное лицо и говорю ему: «Пошли!» Как-то выкрутились – возможно, нас спасло и то, что в зале было очень мало людей, знавших в тонкостях что такое «Евгений Онегин» Чайковского.